В свободном падении - Антон Секисов
— Голая, — сказал я вслух одобрительно. — А кто это?
— Никто. Девочка одна. Так тебе нравится или нет?
— Нравится, — сказал я, вглядываясь в черноту, разверзшуюся у неё между ногами.
— Если слишком долго вглядываться в бездну, бездна вглядится в тебя, — сообщила вдруг Кира.
Я вздрогнул и повернулся к ней: «Кто тебе такое сказал?»
— Никто. По телевизору слышала.
В ту ночь я очень плохо спал. Мне снилась эта девушка, точнее, мне снилась чернота, скрытая у неё между ног. Я сидел на уроке и видел эту черноту, я ел бутерброд с колбасой в столовой — и там меня настигала чернота, я закрывал глаза — чернота была тут как тут.
Примерно в те же дни я сочинил свою первую песню. Песня называлась «Чёрная дыра». Начиналась она так: «Мы сидели, беды ничто не предвещало. Ты вдруг сняла трусы, и чёрная дыра на меня напала…». Далее следовал припев:
Чёрная дыра, чёрная дыра, напала на меня, напала на меня,
Чёрная дыра, чёрная дыра, чёрная дыра.
Уже следующим вечером я сыграл эту песню Кире.
— Мда… — только и сказала она.
— Ну как? — спросил я.
— Круто… или убого. Не знаю, не могу определиться.
— Я решил собрать группу, — заявил я. — мы станем рок-звёздами. Я буду сочинять по песне каждый день. Ты будешь играть на барабанах, я буду играть на гитаре и петь. Ты умеешь играть на барабанах?
— Это неважно. Я не хочу играть на барабанах.
— Ладно, мы найдём барабанщика, это не проблема. Паша будет играть на барабанах, — у меня был друг Паша — лучший и единственный друг.
Тем же вечером я ночевал у Паши дома — его родители уехали на майские праздники ковырять огород. Я принёс гитару и спел ему эту песню. Паша молча выслушал её и поставил мне один художественный фильм. В ту ночь я открыл для себя тихие радости мастурбации. За следующие четыре года я не сочинил ни одной песни.
Тихо булькала вода в кастрюле, сдержанно шипело масло на сковороде. Я хлопал дверцами, громыхал посудой, оживлённо суетясь на кухне: я хотел подать вкусный обед расстаравшейся Кире. В магазине я купил белого вина (увы, самого дешёвого), креветок, спагетти, и приправ. На полках я обнаружил широкие тарелки, салфетки в салфетнице, два вытянутых бокала, покрытых залежалой пылью, крепко уже въевшейся в хрусталь. Перед тем как отправить креветки в кипяток, я последний раз взвесил хрустящий ледяной пакет в руках. Не знаю почему, но я находил в этих розовых уродцах нечто завораживающее. Скукожившиеся черви в панцирях с полопавшимися глазами. Но вкусные. Эти экземпляры были в два раза мясистее обычных. Здоровые, мускулистые креветки, вероятно, накачанные стероидами. Разбухшие от нежного мяса. Я разорвал пакет и они, почти что кружась, летели в пылающий котёл. Присыпав сверху соли, я налил в отмытые зубным порошком бокалы тёплое вино.
Кира тем временем трудилась с остервенением. Закатав рукава и джинсы, она, здоровая, красная, энергично сметала засидевшуюся повсюду пыль. Она делала это профессионально, широкими художественными мазками проводя по полу мокрой тряпкой. Увесистый её зад энергично вилял. Я даже набрался смелости помочь ей, но мыльная вода быстро вскружила мне голову, и я вернулся на кухню, следить за креветками и пить вино. Спустя час или полтора на запах горячей еды в кухню вползла Кира, отирая пот. Я предложил ей вино и тарелку со спагетти и уродцами. Этих червей я тщательно избавил от их панцирей, спагетти аккуратно размазал по тарелке, приправив соусом и посыпав зеленью и помидорными дольками. Выглядело всё аппетитно. Не успев даже толком разместить зад на табурете, Кира жадно набросилась на еду. Я с умилением смотрел, как Кира, чавкая, заталкивает в себя сочные куски, и неторопливо ел сам.
Проинспектировав комнаты, сверкающие чистотой, я понял, что одной ночью от Киры не отделаюсь. В случае, если Кира возобновит свои отношения, придётся уступить квартиру влюблённым ночи на две или три. Закончив трапезу, мы взяли остатки вина и переместились в гостиную. Вокруг всё сияло, было непривычно свежо и светло. Мы забрались с ногами на диван, который как-то по-человечески напрягся под нашим весом, как будто задрожал поджилками. Из сумки я достал жестяную банку из-под кофе — с травой, скрутил два тоненьких джойнта, и мы закурили, по-восточному скрестив ноги. Говорить не хотелось — и мы так и сидели, друг напротив друга, среди подушек, вдувая и выдувая дым. На минуту покинув диван, Кира вернулась с подарком на новоселье — она принесла мне альбом репродукций Густава Климта. Мы курили и листали альбомы, накрывшись одним одеялом. Я был не в силах оторваться от одной и той же прекрасной картины: «Дорога в парке дворца Каммер», но, всё же перевернув страницу, увидел ещё более прекрасную картину. Перевернув ещё одну, увидел совсем уже невыносимо прекрасную картину, от которой даже навернулись слёзы на глаза. Перевернув ещё одну страницу, я разочаровался и отдал альбом в единоличное пользование Кире. Из динамика телефона играл расслабленный рок, шелестели страницы, Кира сосредоточенно ёрзала задом. Минуты текли. Потом позвонили в дверь. Я встрепенулся, и, разбросав подушки, кинулся открывать.
Прибыли гости, оставшаяся часть группы, — барабанщик Фил и гитарист Вадик, плюс — вездесущая Аня, его жена (неофициальное прозвище — Йоко). Они притащили с собой ещё вина и нарядно обмотанную коробку с пирожными. На новоселье. Фил распростёр ко мне руки с неразборчивыми соболезнованиями. С утра он был уже сильно пьян.
— Андре Бретон!.. — одышливо пробормотал он, прижавшись ко мне пивным пузом.
— Чего?
— Андрюха, братан… — повторил Фил. — Соболезную…
При этом лицо его расплывалось в детской безмятежной улыбке. Не умеем мы, панк-рокеры, скрывать своих настоящих чувств.
Филипп — барабанщик, самый старший из нас, козлоногое неопрятное существо двадцати шести лет. Обычно его лицо неразличимо в дебрях
