Швейная машинка - Натали Ферги
— Представляю.
Они шли медленно, нога в ногу.
— А ты? — спросил он.
— Когда я только пришла в отдел проверки, считала каждую машинку. — Выражение удивления на его лице заставило ее рассмеяться. — Теперь ты, наверное, думаешь, что я дурочка.
— Джин, обещаю тебе, что никогда не буду так думать. У тебя в голове мозгов хватит на нас двоих.
— Это неправда! — запротестовала она.
— Ладно, давай каждый останется при своем мнении.
Перед тем как продолжить, она сжала его руку:
— Я бросила считать, когда дошла до пятисот, потому что на это ушло всего несколько недель.
Теперь засмеялся он:
— Сейчас, наверное, через тебя уже несколько тысяч прошло!
— Я думаю не о каждой швейной машинке — это было бы странно, но часы мне всегда подсказывают, которая станет последней за день.
— И что?
— Я замедляю работу, так что заканчиваю ровно с сиреной. После проверки нам нужно намотать нитку на катушку, и обычно мы ограничиваемся несколькими ярдами, но когда я беру последнюю машинку, то наматываю столько, что новому владельцу не придется жаловаться. А потом я начинаю представлять себе, что это будет за человек. Может быть, им окажется дама из богатого дома, которая шьет шелковые платья…
— По-моему, это маловероятно, — перебил ее Дональд. — У таких людей для подобной работы есть слуги.
— …или ее отправят в какую-нибудь далекую страну, одну из тех, что можно было отыскать на большой карте, висевшей на стене нашего класса, — продолжила Джин, не обратив внимания на его замечание. — Я ведь никогда этого не узнаю.
— Ну ладно, хватит мечтать, — улыбнулся он. — Я хочу праздновать!
— Не рановато ли?
— Я хочу отпраздновать то, что мы вместе, Джин: ты и я. И речь идет не о мороженом!
Дональд обхватил ее за талию и закружил. А потом он поцеловал ее, и ей было все равно, видит их кто-нибудь или нет.
Конни
Сентябрь 1954 года. Эдинбург
Подходя к дому, Конни увидела, как ее мать, сидя у эркерного окна, где было больше света, работала за швейной машинкой. Конни помахала ей, но Кэтлин продолжала трудиться, не обращая внимания на то, что происходит на улице: начав работу, она не прекращала ее до полного окончания.
Конни повернула ключ в замке и открыла дверь.
— Привет, я вернулась, — крикнула она матери.
— Ты как раз вовремя, чтобы кое в чем мне помочь, — последовал ответ.
— Сейчас, через две минуты.
Конни повесила пальто на деревянный крючок, прибитый к буфету, и даже застегнула пуговицы, чтобы оно выглядело аккуратно. Когда она вошла в гостиную, стрекотание швейной машинки на минуту прекратилось.
— Да, так что ты хотела?
— Я почти закончила с этой работой, мне нужно просто подмести и прибрать, так что не могла бы ты принести из чулана совок и веник? — попросила мать.
— Это все? — Конни подобрала подол своего бледно-зеленого рабочего платья и покрутилась на месте, словно ей было шесть лет. — Я-то думала, ты хотела сделать меня моделью для нового бального платья.
Кэтлин улыбнулась:
— Увы, нет. Думаю, что дни бальных платьев для меня давно позади. — Она поправила очки. — Я почти закончила, остался буквально один шовчик.
Машинка снова ожила, и игла быстро запрыгала по ткани. Такая скорость свидетельствовала об одном: катушка почти пуста. Кэтлин крутила ручку все быстрее и быстрее, надеясь растянуть последние несколько дюймов нити на пол-ярда ткани, но, конечно, когда до конца материи оставалось совсем немного, игла стала выдавать ряд бесполезных дырок вместо стежков — нить закончилась.
Конни рассмеялась:
— Ты никогда не выигрываешь эту игру!
— Неправда! — с негодованием возразила Кэтлин. — Иногда мне все-таки удавалось. — Она рассматривала незаконченный шов. — Нечасто, признаю, но все же несколько раз было.
— Тебе стоило заносить все случаи побед в одну из своих многочисленных записных книжек, чтобы были доказательства.
— Не смейся над этими записями, моя девочка, — ответила Кэтлин, а затем добавила, уже мягче: — Они очень важны. Ты просто не понимаешь.
— Ну, я так и не узнаю этого секрета, если ты его не собираешься выдавать. Ты постоянно говоришь, что со временем все мне расскажешь, но это ничем не заканчивается. Так что, пока этого не случится, я продолжу тебя дразнить.
Кэтлин распрямила спину и приподняла сначала одно, а затем другое плечо, чтобы размять шею.
— Я все объясню, когда передам машинку тебе. — Она вздохнула. — Но в одном ты права: эта рабочая лошадка трудится на меня уже больше сорока лет, и мне стоило бы знать, что я не в силах ее одолеть.
— Так что ты делаешь?
— Это просто юбочка для маленькой девочки с нашей улицы. Я подгибаю подол. Надеюсь, что так она будет носиться немного дольше.
Кэтлин открутила блестящую хромированную крышку швейного короба и вынула катушку с алой нитью.
— Ой! — воскликнула она. — Как жаль! Я была уверена, что белые нитки еще оставались. — Кэтлин порылась в шкатулке в поисках новой катушки и торжествующе улыбнулась, когда нашла, что искала. — Я тебе не говорила, что твой отец на прошлой неделе, поворачиваясь в кровати, прорвал ногой простыню? Когда я закончу с этим, простыня будет моей следующей задачей.
— Боже!
— Ну он, конечно, все отрицал, но от звука рвущейся ткани мы оба проснулись, и там застряла его нога, а не моя.
— И что, ты собираешься штопать простыню?
— Нет, я это уже делала. Боюсь, что дни ее сочтены. Я собираюсь вырезать все, что можно, для наволочек, а остальное пойдет на тряпки. — Кэтлин бросила катушку обратно в короб.
Ее бережливость была врожденной, и для нее выкинуть «еще хорошую» ткань было так же невозможно, как и сесть не на тот автобус.
— Ладно, мама, когда закончишь, я принесу совок и вскипячу чайник.
— Пока ты не ушла, вставь мне иголку, хорошо? Когда становится темно, мне уже сложно. — Кэтлин наклонилась, чтобы дочери проще было добраться до машинки.
— Конечно.
Конни зажала конец нити в губах, а другой вставила в игольное ушко. Нитка вошла справа налево с первой попытки.
— Спасибо. Твой папа уже ушел в библиотеку, так что мы вдвоем. Днем я сделала сэндвичи. Они в вощеной бумаге на холоде. — Кэтлин выглянула из окна. — По радио сказали, что вечером будет дождь, и мне кажется, как раз сейчас и польет.
— Интересно, кому из эдинбургских шахматистов не повезет сегодня стать жертвой отца?
— Он не сказал.
