20 сигарет - Уна Тарвин
2
Бабушка всегда говорила: «Не кури возле церкви», и отец почему-то слушался, но сейчас Тому наплевать.
На поминках шумно: ровный неумолчный гул разговоров вполголоса, будто море ворочает камушки в полосе прибоя.
…Был пожар, и машина сгорела, сообщила Лиз в телефонной трубке каким-то чужим металлическим голосом, и Том с той минуты уже не мог развидеть кувыркающийся огненный факел. Вилли.
Не справился с управлением. Заснул за рулем. Вылетел с трассы. Как вообще это произошло? И было ли это случайно – или?
Этого вопроса никто не задал вслух, и тень от него, как от тучи, наползала, накрывала собой и сегодняшнюю службу, и могилу, и эти дурацкие поминки, на которых он не мог найти себе места.
– Он терпеть не мог эти торты, – говорит Лиз у него из-за плеча. Том кивает.
– Я хотела печенья купить, как для него, а они, – она неопределенно машет рукой – никто не стали и слушать.
– Лимонного, – улыбается Том. Оно вечно кончалось первым.
– Ага, – Лиз хлюпает носом, утирает его тыльной стороной ладони, и внезапно становится неотличима от той девчонки, что когда-то макнула его мордой в грязь на студенческих дебатах.
Том обнимает ее за плечи, и Лиз утыкается лицом куда-то в карман его пиджака.
…Ты любил крепкий кофе. И Бьорк, и U2. И курить, сидя с ногами на подоконнике. И плавать по ночам, и подставлять лицо солнцу, катаясь на велике, и спорить о книгах, и танцевать. И Шарлотту. И Лиз. И меня. И лимонное печенье.
Том поспешно прощается, похлопав Лиз по руке, и выходит прочь. Надо просто сесть за руль, завести машину и ехать, все равно куда, пока не кончатся дома. Хорошо, что он не стал пить: просто боялся, что не сможет остановиться, если честно, – но сейчас оказалось очень кстати.
1
Он глядит на дорогу невидящим взглядом. Слезы, о которых просил все эти три дня, застилают ему глаза, стоят стеной, загораживая мир от него и его от мира. Он смаргивает, стирает их ладонью – без толку.
Зажмуриться, отпустить руль, педаль в пол, и –
Он ведь будет ждать меня где-то за поворотом.
Вилли, счастье ты мое золотое. Будешь ли ты ждать меня. Знать бы, когда и где.
Он аккуратно тормозит, съезжает к обочине и роняет голову на руки.
Вилли. Вилли. Вилли. Он воет в голос, вцепившись зубами в костяшки пальцев, и молотит вслепую ладонью по чему придется, и ни от чего, ни от чего на свете ему уже не станет легче.
…Потом слезы кончаются. Все кончается, рано или поздно.
Невдалеке посреди поля виден большой камень – огромный, в несколько тонн, кусок скалы, вставший дыбом сколько-то миллионов лет назад. Том вылезает из машины и бредет к нему. Камень шершавый и теплый – так странно, что именно сегодня не по-осеннему светит солнце, и на белесом небе ни облачка. Том, кутаясь в свой толстый черный твид, кажется себе нелепой дряхлой птицей. Он достает из кармана мятую пачку, щелкает зажигалкой. Нежно лелеет в ладонях последнюю сигарету. Прислоняется к камню спиной, запрокидывает голову и чувствует, как в него проникает тишина.
Пустая пачка
…На дорожке, ведущей от гаража, шаги отдаются особенным гулким звуком. До безумия хочется еще закурить, но пачка пуста, а новую он покупать не станет. Когда-то он бросил курить ради Мэгги – не то чтобы она просила или что-то такое, просто он знал, что отец ее курит, и ей это не нравится, и ему как-то по-донкихотски хотелось изменить что-нибудь в себе для нее.
Том сминает пачку и бросает в урну на углу. Засовывает озябшие руки в карманы и ускоряет шаг. Завтра возвращается Мэгги. Завтра надо забрать Ханну и Майка от матери. Завтра надо как-то снова научиться дышать.
В оформлении обложки использована фотография автора Sebastian Voortman с сайта https://www.pexels.com/ по лицензии CC0
