20 сигарет - Уна Тарвин
Том смотрел, как густой, даже в сумерках заметный румянец пятнами выступает на скулах его друга, слушал сбивчивое горькое признание в том, как жалко и мучительно долго Ян не мог ее отпустить, как и вправду надеялся дорасти до своей la belle dame, дотянуться до манящей и недоступной вершины.
Потом Ян умолк, и Том протянул руку и крепко сжал его плечо, и Ян в ответ потерся щекой о его пальцы, и ничего больше не нужно было говорить.
Там, над морем, были лучшие в мире звезды.
15
Ян перевелся на юридический на втором курсе (Том только усмехнулся про себя, вспомнив его семью), и тогда же у них появилась Лиз.
Том отлично помнил, как они встретились: это было на осенних студенческих дебатах. Ян и Том держались вполне достойно и лихо расправлялись с конкурентами, пока какая-то задиристая первокурсница в компании двух скучных ботаников не разнесла их в пух и прах. После Ян подошел к ней познакомиться. Том морщился про себя, глядя, как тот распускает свое павлинье обаяние – но, к его удивлению, все срослось очень просто и естественно. Над Яновыми авансами Лиз посмеялась, но пошла с ними выпить, а потом они ее проводили, а потом как-то легко и незаметно, к еще большему удивлению, Лиз стала их другом. Третьим мушкетером.
Это Лиз привела их в ту малюсенькую забегаловку, притулившуюся сбоку от помпезной лестницы в старом корпусе. Там варили лучший кофе в городе – двойной черный с лимоном и перцем, нигде больше он такого не встречал – и разрешали выносить крохотные чашки наружу. Сколько часов они втроем провели на широких мраморных перилах, разговаривая обо всем на свете. Они даже у себя в комнате завели турку и спиртовку, Ян называл это «кофе по-спартански». Том долго возил с собой эту нехитрую утварь в своих скитаниях по городам и весям. Да и теперь кофе им с Мэгги он всегда варил сам.
14
Когда Яну исполнился двадцать один, его родители расщедрились и подкинули ему денег на аренду собственной квартиры. Вернее даже, они сами ее и нашли – красивый кирпичный дом в приличном районе у самой реки, высокие потолки, темное дерево и гудящие трубы в ванной. Ян звал Тома поселиться вместе, хотя обоим было ясно, что его доходы вряд ли покроют хоть какую-то разумную долю от аренды, а жить за чужой счет он, конечно, не захотел. Никто был не виноват, жизнь брала свое, они взрослели и вылуплялись из кампусовского инкубатора, но что-то все-таки чуть-чуть саднило у Тома внутри, как будто их братство дало трещину раньше, чем он оказался к этому готов.
Впрочем, Том вскоре и сам подыскал себе небольшую мансарду, и несмотря на дурацкий район и крайне потрепанный вид, она ему нравилась, как может нравиться только первое собственное жилье, первое место на земле, которому он по праву мог называться хозяином.
13
Теперь они весьма регулярно тусовались друг у друга, и, как ни странно, именно Томова берлога все чаще становилась их штаб-квартирой. Наверное, было в ней какое-то уютное сходство с их прежним жильем, легче было почувствовать, что жизнь не изменилась и они тоже. У Яна там была своя кружка, свое место за столом на кухне и свой диван – на котором они тогда и валялись, ничего особо не делая. По телику шел уютный зомби-ужастик, и они запивали его даже не пивом, а отличным выдержанным вискарем, который Ян притащил незнамо откуда в прошлый раз.
Том не знал, что тогда произошло. Что стало спусковым крючком, невидимой точкой, в которой воздух оказался заряжен так, что ему перестало хватать дыхания, и Янов локоть, привычно упиравшийся ему в бок, он вдруг стал чувствовать так обжигающе остро.
Кто начал движение, самый первый его миллиметр, он тоже не знал, как ни силился после вспомнить. Он очнулся, вспышкой, когда губы Яна, бесконечно знакомый упрямый изгиб, прижимались к его губам – жадно, горячо, и пальцы столкнулись, сплелись, и он выпростал другую руку, ухватил Яна за плечо и притянул к себе – крепче, ближе, еще.
Это не было похоже… ни на что. Он не знал, что так бывает – что он сам бывает таким. Будто двадцать один год они жили навстречу друг другу, а встретившись, наконец, столкнулись, как магниты, соединились с такой силой, что он и помыслить себе не мог. Не осталось ничего между ними, ни расстояния, ни секрета, ни глотка воздуха, который не был бы общим, не приближал бы, хотя некуда было уже ближе, не сшивал бы их насквозь неровными строчками общего дыхания.
Он думал потом: не было, кажется, человека, которого я знал бы лучше, столько всего я знал о тебе – и столько всего не знал. И о себе. Твоими руками, твоими губами, всем тобой – я заново узнавал о себе. Ты рассказывал мне обо мне без единого слова. Кто я, какой я, что я делаю здесь.
12
Если бы можно было выбирать, где окажешься… потом. После всего. Если б можно было попросить – у Петра, этого вечного ключника, или кто там тебя встретит. Тому не нужны были бы никакие райские врата. Он все бы отдал – не за ночь даже – за эту предутреннюю минуту, где двое спят, обнявшись, и ничто, что будет потом, еще не заявило на них свои права.
11
В то утро Том просыпается один. Минуту ему хочется не открывать глаза.
Но ведь это трусость. Что бы там ни было – оно уже есть, и надо иметь мужество его встретить.
…На кухне Ян варит кофе. Том встает рядом, почти касаясь плечом, закидывает в тостер пару кусков хлеба. Смотрит на Янов профиль: помятую, красную со сна мочку уха и упрямую рыжую прядь, падающую на лоб.
– Ну? И что теперь?
Ян сглатывает, не отводя глаз от турки. Они оба терпеть не могут убежавший кофе. Помолчав, говорит – с той легкостью в тоне, от которой у Тома сводит зубы:
– Слушай, Шерри, ну мы же взрослые люди. Ну ты же все понимаешь…
Том кивает ему в спину и отходит к окну. Его до глаз заливает чистейшая белая ярость, и сил едва хватает, чтобы не дать ей хода. И еще внутри ворочается огромное скользкое нечто, чему он не знает названия.
На
