Сигизмунд Кржижановский - Хорошее море
XIII
Собаки, как известно, не любят почтальонов. Может быть, потому, что сумки их всегда набиты запахами человеческих рук, запечатанными в конверты. Я сам, когда вижу на аллее кривоногого фонтанского почтальона с его тяжёлой суковатой палкой, ощетиниваюсь и как-то сжимаюсь. Это Москва ищет меня своими письмами. Скоро и меня сложат на верхней полке, подогнув колени к подбородку, сунут в вагон, как в конверт, запечатают парой железных дверей, а снаружи проставят адрес: Москва.
Веет, особенно по вечерам, первым осенним холодком. Люди, кутаясь в платки, пледы, пальто, выходят посмотреть на ночное море и лунную дорожку на зыбях. Даже собаки предчувствуют своё близящееся одиночество и полуголодную жизнь у заколоченных пустых домов. Особенно остро это ощущает, как мне кажется, мой любимец Шарик. Это простой дворовый пёс с серой спиной и жёлтыми подпалинами на груди и у концов лап. Он умеет: поймать на лету муху, ляскнув при этом длинными зубами; разгрызть, в течение минуты, любую кость; смотреть страдальчески-нежно в глаза тому, кто её бросил. Аристотель, открывший формальную логику, от которой на земле столько бед, полагал, что и собакам доступны некоторые модусы силлогизма: например, умозаключения от частного к частному. Несомненно, это так. Когда я выдвигаю из-под кровати чемодан и смахиваю с него пыль, в дверях появляется Шарик. Он стоит, опустив хвост и не замечая мухи, кружащей у самого его носа. Это уже не первый чемодан. Силлогизм Шарика строится, вероятно, так: как только появляется чемодан, исчезает человек. В течение последних дней несколько этих странных вещей из мёртвой кожи с лязгающим железным зубом уводили с собой людей -туда, к трамвайной остановке – и после того ни один человек не вернулся из страны, в которую уводят чемоданы.
Впрочем, Шарик, должно быть, не вполне твёрд в своих выводах. Не далее как вчера я провожал своего соседа по даче к трамваю и помогал нести ему один из его чемоданов. Шарик был очень взволнован. Он шёл рядом со мной и один раз лизнул мне руку, опущенную книзу тяжестью ноши. Подошёл трамвай. Чемоданы уехали, а я остался. Пёс сначала был ошеломлён, потом с радостным лаем бросился ко мне на грудь. Хвост его смеялся. Аристотель был посрамлен, Шарик торжествовал.
Но теперь… Я стою на корточках среди разбросанных вещей. Пёс подходит ближе. Это удобный случай, чтобы лизнуть меня не в руку, а прямо в лицо. Глаза его спрашивают.
– Да, Шарик, этот чемодан уведёт меня в страну, откуда ни единый путник ещё не возвращался… до весны.
Это бывает со мной всегда, когда поезд увозит меня из Одессы. Справа и слева степь, неглубокие овраги. И вдруг среди поля, вдалеке, возникает тёмное и прохладное пятно. Море? Нет, тень от облака. И сердце щемит.
