Михаил Салтыков-Щедрин - Невинные рассказы
– Если бы вашему превосходительству угодно было удостоить меняпосещением сегодня вечером на чашку чаю?.. – говорит Порфирий Петрович, подходя к Голынцеву и переминаясь с ноги на ногу.
– С величайшим удовольствием… вы меня извините, что я не был у вас свизитом…
– Помилуйте, ваше превосходительство!..
И Порфирий Петрович, сделав полуоборот на одном каблучке, кашлянув инесколько покраснев, удаляется.
– Et demain, nous allons en piquenique: j'espere, que vous en serez? – спрашивает Дарья Михайловна.
– Madame, vous pouvez disposer de mon temps et dema personne selonvotre bon vouloir..
– В таком случае я сама за вами заеду, – любезно продолжаетгенеральша.
– Ah, madame! vous etes d'une bonte!
Наконец все начинают чувствовать некоторое обременение желудка имало-помалу раскланиваются с хозяевами. Голынцев замечает это и такжеспешит отретироваться.
Все очень довольны.
– Ах какой приятный человек! – говорит Порфирий Петрович, обращаясь кКрестовоздвиженскому.
– Просто именно добрейший человек! – отвечает Крестовоздвиженский ивнезапно начинает размахивать руками, как человек, который не в состоянииовладеть своими чувствами.
Семионович уходит, обдумывая замечания Голынцева по поводу ролиНадимова, и решается припустить еще более жару в выражении тогоспасительного негодования, которым проникнута эта роль. Леонид СергеичРазбитной выражает свое удовольствие тем, что скачет с одной ступеньки надругую обеими ногами вдруг, и на одной ступеньке говорит: «pique», а надругой: "nique".
VI
На другой день в часу третьем пополудни огромный поезд останавливаетсяперед домом, в котором имеет резиденцию Максим Федорыч. Впереди всегопоезда едет полицеймейстер на лихой тройке, подобранной волос в волос изчисла пожарных лошадей. За полицеймейстером следуют четвероместные сани, вкоторых обретаются генерал и генеральша Голубовицкие и двое детей. Тут жесадится и Максим Федорыч.
Поезд трогается; ямщикам приказано быть веселыми, вследствие чего онипоют песни и помахивают кнутами. Максим Федорыч замечает, что такого родазагородные поездки, кроме того что представляют много удовольствия, весьмаполезны для здоровья.
– Et regardez, comme c'est joli – обращается он к Дарье Михайловне, указывая на длинную вереницу саней, растянувшуюся на полверсты, – как этонапоминает запоздалых путников, которые спешат на ночлег!
И действительно, картина очень милая, потому что день ясный, и лучисолнца, упадая на белую снеговую равнину, обливают ее сверкающим, почтинестерпимым блеском; сани быстро скользят по едва пробитой дороге, апристяжные лошади, взрывая копытами снег, одевают экипажи серебристымоблаком пыли, что также очень недурно.
– У нас удивительно здоровый климат, – говорит генерал, – поверите ли, ваше превосходительство, странно сказать, а даже в простом народе никогданикаких болезней не происходит!
– Да? стало быть, состояние народного здоровья можно назватьудовлетворительным?
– Больше чем удовлетворительным!
– Ну, а народная нравственность?
– Насчет народной нравственности тоже могу сказать, что довольноудовлетворительна… конечно, бывают там между ними… ну, да это домашнимисредствами!..
– Гм… это хорошо! это очень утешительно, что народная нравственностьв удовлетворительном состоянии… Потому что народ, вашепревосходительство… это его, можно сказать, единственная забота, чтоббыть нравственным… Если уж и в народе нет нравственности, что же такоебудет?
– Это справедливо, ваше превосходительство… в этом отношении, я могусказать… я очень счастлив… Народ здесь очень нравствен! Одно толькообстоятельство меня огорчает: ябедников здесь очень много.
– Д-да?
– Точно так-с; я, конечно, не стал бы жаловаться вам на это, если быне имел удовольствия так близко познакомиться с вами и не убедился вполне, что вы не заподозрите меня… Но теперь могу сказать прямо: да, ябедничество слишком укоренилось здесь!
– Скажите пожалуйста!.. но чем же вы объясните такое явление?вероятно, оно откуда-нибудь занесено сюда, потому что не может быть, чтобздесь были какие-нибудь причины жаловаться… Везде, где я был, передо мнойпроходили всё лица совершенно довольные.
– Из Новгорода, Максим Федорыч, из Новгорода… Поверьте, что это всестарая новгородская кляуза действует!..
– Гм… стало быть, здешний народ стоит на довольно высокой степениразвития? – замечает Голынцев, вспомнив о Марфе Посаднице.
– О да! с этой стороны я могу почесть себя совершенно счастливым! ямогу сказать, что имею дело с людьми развитыми, и если бы неябедничество…
– Однако ж надо бы принять меры против распространения этого зла, вашепревосходительство… Я, с своей стороны, готов содействовать!
– Я, с своей стороны, полагаю, ваше превосходительство, что дляуничтожения этого зла необходимо между народом распространить "истинноепросвещение"…
– То есть как это истинное просвещение… грамотность, хотите высказать?
– О нет, упаси боже! грамотность-то именно и распространяет у насябедников…
– Гм… да! я понимаю вас! вы хотите сказать, что если бы не былограмотных, то некому было бы просьбы писать? Так, кажется?
– Точно так, ваше превосходительство!
– А что вы думаете: ведь в этом много правды! несомненно, что тогдаадминистративная машина упростилась бы чрезвычайно… ну, и сокращениепереписки… Однако мне весьма бы любопытно знать, что вы разумеете под" истинным просвещением"?
Генерал задумывается; он хочет выразиться как-нибудь аллегорически, упомянуть про невинность души, про доверчивость, про веселое и безгорестноевыражение физиономии и другие несомненные признаки "истинного просвещения",но так как в ораторском искусстве он никогда не имел случая упражняться(потому что и вообще в России искусство это находится в младенчестве), товесьма естественно, что мысли его путаются и в голове его поднимается такойсумбур, для приведения которого в порядок необходимо было бы учредить целоевременное отделение с тремя столами, из коих один заведовал бы невинностьюдуши, другой – доверчивостью и т. д. Дарья Михайловна замечает это и спешитвыручить супруга своего из беды.
– Ah, messieurs, vous aurez encore tout le temps de causer affaire! – замечает она, очаровательно улыбаясь.
– Это правда. Мы, ваше превосходительство, были очень неучтивы передДарьей Михайловной! – говорит Максим Федорыч и потом снова прибавляет, указывая на поезд: – Mais regardez, comme c'est joli!
Однако виднеется уже и цель поездки: одноэтажный серенький домик, вкотором устроено все нужное для принятия гостей. Неподалеку от домагенеральскую тройку обгоняют сани, в которых сидят Загржембович, Семионовичи Разбитной, то есть сок крутогорской молодежи. Разбитной восседает наоблучке, и в то время, как тройка равняется с санями Дарьи Михайловны, онстарается держать себя как можно лише и вместе с тем усиливается смотретьпо сторонам и разговаривает с своими спутниками, чтоб показать, что онлихой и все ему нипочем.
В небольшой зале уже накрыт стол и батальонная музыка играет весьмаусердно. Хотя это дело обыкновенное и всем давно известно, что батальонвместе с кузницей и швальной непременно обладает и полным бальным оркестроммузыки, но Максим Федорыч считает долгом прямо изумиться.
– Да у вас тут целый оркестр! – говорит он Дарье Михайловне, – mais…c'est tres joli!
За обедом начинается тот же милый, летучий разговор, которогообразчики приведены в предыдущей главе, с тою разницею, что теперь оннепринужденнее и вследствие этого еще милее. Дарья Михайловна ни на шаг неотпускает от себя дорогого гостя. За общим шумом и говором между нимизаводится интимная беседа, в которой Дарья Михайловна открывает МаксимуФедорычу все тайные сокровища своего ума и сердца. Беседа, разумеется, ведется на том милом французском диалекте, о котором наши провинциальныебарыни так справедливо выражаются "этот душка французский язык".
– Если кто хочет найти доступ к сердцу женщины, тот должен постучатьсяв двери ее воображения, – утверждает Максим Федорыч.
– Вы думаете?
– Я совершенно в этом уверен… Кто произносит при мне слово" воображение", тот вместе с тем произносит и слово «женщина», и наоборот…
– А я думаю, что на бедных женщин клевещут, говоря, что у нихвоображение развито на счет сердца… возьмите, например, чувство матери!
– О, чувство матери – это так! – c'est sublime, il n'y a rien a dire!но я не об нем и говорю… Мы возьмем женщину, свободную от всяких такогорода отношений, женщину, созданную, так сказать для того, чтоб тольколюбить… madame Beausent, например?
– Но я вам могу указать против этого на Марту, на Лукрецию Флориани…
– И все-таки я утверждаю, что все эти героини именно потому иоказались слабы сердцем, что в них слишком развито было воображение.
Дарья Михайловна задумывается.
– Нет, вы не знаете женщин! – говорит она положительно.
– Oh, mais je vous demande pardon, madame!.
– Нет, потому что вы отнимаете у женщины ее лучшее сокровище – сердце!.. А впрочем, я и забыла, что вы мужчина…
