На санях - Борис Акунин
Мысль была, конечно, не всерьез, но пакостная, а мизантропическое философствование — копеечное, но от него стало чуть полегче: мир наполнен несчастными, во всяком случае не счастливыми людьми, так с чего ты воображал, будто проживешь свою жизнь как-то иначе? Есть такая песня: «Welcome to the real world, sucker»30, исполняется по просьбе Марка из Москвы.
Двери факультета открывались в восемь, поэтому от метро он плелся медленно, нога за ногу. План был забраться в какую-нибудь маленькую аудиторию, сжевать бутеры и, если получится, часок подрыхнуть на стульях, пока в коридорах не затопают будущие работники совпечати.
Все равно прибыл слишком рано, без пяти, подергал ручку — пока заперто. Марк торчал тут один такой, нетерпеливо тянущийся к свету знаний. Скоро появился второй — от ворот, съежившись от холода в своей тертой кожанке, перебирал длинными ногами Струцкий.
— О, Маркс! Бонжур! Ты-то чего так рано? Классный лапсердачок. За сколько прикупил?
— Фазер из Бельгии привез, — ответил Марк. Само выскочило, на автомате. Еще вчера это казалось жутко важным — произвести впечатление: мой родитель ездит в капстраны. На первый вопрос отвечать не стал, сам спросил:
— А ты чего тут?
Фред покривился.
— Так понедельник же. Стенгазету выпускать. Я заголовки пишу.
Тон сконфуженный.
У факультетской аристократии отношение к «общественникам» было презрительное. Верней сказать — к мелкому «активу». Быть членом комитета комсомола или сотрудником «Вестника МГУ» — это одно, а ишачить комсоргом группы, членом оперотряда или «студкором» стенгазеты «Профак», «Прожектор факультета», считалось не комильфо. Таких называли СВР — по аналогии с зоной, где у «активистов» на бушлате пишут СВП, «Служба внутреннего порядка», в обиходе «сука выпросила половинку» (имеется в виду срока). СВР расшифровывалось: «сука выпросила распределение». У кого крепкий папаша, тем распределение выпрашивать незачем. А Фреду Струцкому общественная нагрузка пригодится.
Раньше Марк внутренне ощутил бы превосходство, отпустил бы какую-нибудь ироническую реплику типа: «С «лейкой» и с блокнотом, а то и с пулеметом первыми врывались в города?»
А сейчас подумал: «Нечего нос драть, ты в сто раз хуже. Привыкай передвигаться ползком».
И неожиданно для самого себя предложил:
— Хочешь помогу?
Фред ужасно удивился. И обрадовался.
Пошли на второй этаж, в редакционную, где на двух сдвинутых столах лежала склеенная, уже с отпечатанными на машинке статьями, но еще без половины заголовков стенгазета.
Струцкий распределил задания.
— Я вот этот, длинный: «НАВСТРЕЧУ IV СЪЕЗДУ ЖУРНАЛИСТОВ. ВЫСОКОЕ ДОВЕРИЕ ПАРТИИ ОПРАВДАЕМ». Потом про БАМ и про происки сионистов. А ты давай те два, которые справа: про музыкальный конкурс на подшефном заводе и «международку». Жутко выручишь, я бы один до десяти не успел.
Марк поставил перед собой бутылочку красной туши, взял широкое, лопаточкой перо, и стал аккуратно, старательно выводить заголовки. Первый был «ПЕСНЯ И ТРУД РЯДОМ ИДУТ», второй: «ГРЯЗНЫЕ МЕТОДЫ ПРОТИВНИКОВ РАЗРЯДКИ».
Работа ему внезапно понравилась. Она требовала концентрации, а значит, была бездумной. Какое облегчение — ни о чем не думать. Фред попробовал затеять треп, но Марк на него цыкнул — не отвлекай, кляксу посажу, и тот заткнулся.
Время до десяти пролетело будто под анестезией.
Первая пара была — семинар по партсовжурналистике. Обычно на этой нудятине Марк размышлял о чем-нибудь своем, рисовал в тетрадке, а сегодня, чтоб не заниматься самоистязанием, решил послушать.
Тема была зажигательная: «Творчески выполнять задания партии». Приготовился скучать — у препода Мурада Довлатовича прозвище было «Мудолёт», от «мухи дохнут на лету». Он говорил «шершавым языком плаката», еще и гнусавил.
Но стал слушать — и впервые услышал по-настоящему. Вначале клевал носом, потом встрепенулся. Понял, чему здесь учат. Будто пробки из ушей выскочили.
— Вот все вы знаете цитату: «Партия сказала: надо — комсомол ответил: есть!», — говорил Мудолёт, расхаживая вдоль доски. Он был моторный, не мог сидеть на месте. Когда оживлялся, густые брови начинали прыгать вверх-вниз. — А нам, журналистам, ответить «есть!» недостаточно. Наша с вами работа — осмыслить указание партии, творчески его переработать, перевести в язык и образы, понятные народной массе, и достучаться до сердец. Это, товарищи, очень непростая задача. Она требует и таланта, и вдохновения, и мастерства. Надо постичь высокое искусство обращения со словом, и самое главное — законы психологии. Приведу вам конкретный пример из своего опыта. Сразу предупреждаю, тема сложная, даже конфиденциальная, но вы уже четверокурсники, вам скоро выходить на передовой край журналистики, а там будет всякое. Готовьтесь.
Тут-то Марк и начал слушать внимательно.
— Бывает так, что стратегическая линия партии резко меняется. Вам на лекциях по диамату, конечно, разъяснили закон диалектики: марксизм — не догма, а руководство к действию. То же относится и к политическому курсу советского государства. Сила партии в том, что она смотрит вперед, и если видит, что курс надо скорректировать — не боится принимать нелегкие решения. Но трудящимся, обычным советским людям, воспринять такие перемены бывает ох как непросто. И здесь на помощь партии приходим мы, журналисты.
Мурад Довлатович задумчиво прищурился, глядя на стену, где висели портреты членов Политбюро. Вспоминал прошлое.
— Дело было в июле 1960 года. Я работал в международном отделе газеты «Социалистическая индустрия», вел братские страны. Это сейчас, после событий на острове Даманский и ревизионистской истерии, маоистский Китай — наш потенциальный противник номер один и угроза миру в Азии, а мы, послевоенное поколение, выросли под лозунгом «Русский с китайцем братья навек», под песню «Москва-Пекин, Москва-Пекин, вперед идут, идут, народы!»
Песню он пропел высоким тенором — аудитория проснулась, зашевелилась. Кое-кто ухмыльнулся.
— У меня девяносто процентов материалов шли по Китаю, ведь главная после СССР страна соцлагеря. Пятьсот миллионов братьев. Успехи китайской промышленности, сельского хозяйства, новости культуры и прочее. И вдруг планерка. Главный говорит: так, мол, и так, товарищи, отношения с Пекином осложняются, принято постановление отозвать из КНР всех советских специалистов, впереди резкая смена политики. Китай нам больше не друг и не товарищ. Надо готовить аудиторию. И мне: ваши, товарищ Ахундов, предложения? Вот и я спрошу вас, без пяти минут журналистов-международников. Как выстроить редакционную стратегию, если потребовалось кардинально изменить отношение общества к стране, которая до сих пор воспринималась в исключительно положительном свете? Ну-ка, будущие Валентины Зорины и Юрии Жуковы, кто ответит на этот вопрос.
