Роман с Луной - Марина Львовна Москвина
– Полторы тысячи долларов, – сказала я наудачу.
– Предоплату!.. – рычит Андреич.
– …И пятьсот аванс! – выпалила я.
– Моя школа! – потирал руки довольный астроном. Паша созвонился, заказчики согласились.
В большом красивом светлом здании со стягом на козырьке нас встретил менеджер Илья и – коридорами, коридорами – повел к идеологам в ставку. Там два солидных историка Всеволод Петрович и Святослав Тихонович, в галстуках, в пиджаках, часа примерно четыре вдумчиво загружали меня информацией. Чуть ли не полный рабочий день я конспектировала вехи и события истории государства Российского, которые они замыcлили втиснуть в полторы минуты. На ярких исторических примерах в трех роликах по тридцать секунд мне надо было наглядно продемонстрировать, что мощь России заключена в идее неразрывного триединства – державности, православия и народности.
Все это время Павел сидел со мной рядом за длинным столом, в том же сером обшарпанном пиджачке, и очень важно кивал. Вот как жизнь распорядилась, думала я: были два друга, вместе работали в мультипликации, вместе гуляли, выпивали, ухаживали за красивыми девушками, а теперь один высоко взлетел, превратился из Володьки в Вольдемара, в резиновых американских галошах блистает в Голливуде, на короткой ноге с Вупи Голдберг и Джеком Николсоном, а другой как был Пашка, так и остался, простился с чаяниями, так, пробавляется на подножном корму.
– В общем, хронометраж такой, – подвел итог Святослав Тихонович. – Юрий Долгорукий возводит Москву на семи холмах – две секунды; набег Золотой орды и достойный отпор Дмитрия Донского Золотой орде – шесть секунд, духовный расцвет – пять секунд, три – на релаксацию. Вечер, пейзаж – две секунды, новое утро. Кремль белокаменный, художник Андрей Рублев – три секунды, нотки тревожности, заходит солнце, Минин и Пожарский – четыре секунды, Петр Первый – две, Ломоносов идет в Москву в лаптях – три секунды, Нарышкин – полсекунды, восходит солнце, а дальше весна, Университет, война 1812 года – пять секунд, строительство Новодевичьего монастыря – секунда, Кутузов, куда мы уйдем от Кутузова? Бородинское сражение – две секунды. Восходит солнце, ускоренно бегут облака. Строительство Триумфальной – секунда, Октябрьская революция – две секунды, Гражданская война – полторы, Отечественная – три, победный парад на Красной площади – одна, салют, заходит солнце. Лирическая пауза на две секунды, и – мажорно – выходим на новый духовный расцвет, связанный с освоением космоса: искания Циолковского, свершения Королева, подвиг Гагарина – семь секунд.
– А что будем делать с музыкой? – спрашиваю, захваченная глобальностью патриотической затеи.
– Музыка будет Свиридова, «Время, вперед!».
– А закадровый текст?
– Текст нужен эпохальный – с бухты-барахты не напишешь, – произнес Всеволод Тихонович, сурово сдвинув брови. – Такой нам потребуется текст, который наши потомки на граните выбьют! Надо много думать, чтоб написать этот текст!.. Боюсь, только мне и Святославу Тихоновичу он будет по плечу.
Мы скрепили нашу устную договоренность железным рукопожатием и условились, что у меня послезавтра будет готов сценарий первого ролика. Илья вывел нас во двор и всучил мне книгу с торжественным заголовком «Москва», начертанным славянской вязью, практически неподъемную.
– Ознакомитесь на досуге, – сказал он вполне серьезно. – Теперь насчет аванса: мне было бы спокойней, если бы вы принесли свои наброски. Тогда я с легкой душой выну из кармана пятьсот долларов. А то знаете, как бывает, – недавно один художник (от слова «худо») забрал сто баксов и пропал. Я его разыскиваю, а он мне заявляет: «Вот это все, что вы там рассказали, меня до того не заинтересовало, что я готов не только вернуть аванс, но и приплатить еще немного, только бы ничего для вас не делать!»
– А если я вам поведаю все случаи, – отвечаю, насторожившись, – когда я начала работать без аванса… Да и с авансом…
– В сле-ду-ю-щий раз, – настойчиво стал выпроваживать нас Илья.
– Илюш, а почему? – вступился за меня Павел. – Знаешь, Марусь, – он сказал артистическим шепотом, – если тебе Илья сейчас не заплатит, я откажусь работать, хотя уже знаю, как сделать красиво.
Я даже удивилась, какой этот Паша молодец.
Илья тяжело вздохнул и кому-то позвонил – наверное, Святославу или Всеволоду. Отдавая мне аванс, этот былинный богатырь совсем стал смурной.
Дома я вывесила перед глазами свиток великой русской истории, посекундно расписанной Святославом и Всеволодом. Ум не вмещал столь динамичной концепции. Только знакомство с неумолимой хронологией Тибетской книги мертвых отчасти примиряло меня с таким забористым методом прессования великих и страшных событий. Как все это описать? Как выразить на бумаге?
Я до того сосредоточилась на отпущенных мне секундах, что глаза начали слипаться, меня стало клонить в сон. Во сне сразу появился Юрий Долгорукий, мой стародавний знакомец, в детстве с бабушкой мы гуляли под его простертой дланью, когда жили в Большом Гнездниковском переулке. Ветер шевелил его кудри, одежду, гриву коня. Потом показались лица простых русичей и злобных татар, скачущих с копьями наперевес на степных коротконогих лошадях.
Лошадь! Вот символ бегущего времени! Лошади мчатся в пространстве, а оно разворачивается, как свиток.
К вечеру был готов сценарий – с диалогами, с титрами и рекомендациями для художника. Я аккуратно перепечатала его на компьютере шестнадцатым кеглем, чтобы получилось побольше страниц.
«Памятник Юрия Долгорукого на коне оживает перед восходом солнца. Всадник стоит на вершине холма. Все покрыто лесами. Солнце всходит. Там, куда показывает рука, вырастают первые постройки. Слышен стук топоров.
Как на картине Васнецова «Начало строительства Москвы». На коньке крыши сидит мужик с топором в руке, утирает пот со лба. В окне Женщина, символизирующая Россию, рядом с ней мальчик – будущее России, и тут же храм – духовный расцвет.
Летят журавли, тревожно курлыча. На солнце наплывают тучи. С высоты мы видим, как тень от облаков издали ползет по земле к городу на семи холмах. Конь Долгорукого заволновался, раздувает ноздри. Чует: это не просто тень. Это татары идут, ощетинившиеся копьями. Стук копыт, бряцанье оружием. Музыка становится тревожной…»
И так далее.
Когда я читала сценарий Кеше, он даже в одном месте смахнул слезу, потом встал, поблагодарил меня и сказал:
– Я горжусь, что я русский, а не калмык. Спасибо! Текст послали по электронной почте на имя Федора Сухова, хотя Святослав Тихонович носил
