Пророки - Роберт Джонс-младший
Трех призраков и их спутника царь Акуза посадила справа от себя, по ту руку, которой метала копье. Так она могла не спускать с них глаз. Назвавшийся братом Габриэлем оказался разговорчив. Он постоянно оборачивался к Гуссу и обращался к нему на незнакомом языке, что резало слух царю Акузе. И как только этому парню удавалось терпеть такое, да еще разбирать, чего незнакомец от него хочет.
Однако в конце концов это допекло и Обоси — Гуссу давали детям множество имен на разные случаи жизни, и этот сказал, что обращаться к нему следует так.
— Хватит, — сказала ему царь Акуза. — Если он хочет разузнать что-то о моем племени, пускай спрашивает меня напрямую. А ты переводи.
Голос у брата Габриэля был вкрадчивый, каждое слово он не столько выговаривал, сколько растягивал в улыбку. Царь Акуза не желала признаваться себе — хотя после и осудила себя жестоко за такую неосмотрительность, — что эта улыбка ее пугала.
— Царица Акуза, — обратился к ней Габриэль. По счастью, Обоси хватило ума исправить его ошибку и назвать ее настоящим титулом. — Какая у вас очаровательная деревня. А церемония… Спасибо, что разрешили и нам присутствовать.
Царь кивнула.
— Осмелюсь поинтересоваться, чему она посвящена? — продолжил он и кивнул на Элеву и Козии. — Эти двое прошли инициацию и теперь считаются мужчинами? Или мы видели ритуал посвящения в воины?
Царь Акуза едва не поперхнулась вином. Отставив чашу, она рассмеялась.
— Мне казалось, даже чужаку это должно быть понятно. Неужели в твоей земле совсем нет традиций? Прародители заметили и одобрили их ухаживания. И теперь они связаны узами.
Габриэль вытаращил глаза.
— Связаны узами? В смысле женаты? — Он покосился на Обоси, но тот лишь кивнул, подтверждая, что он все понял правильно. — Но ведь они мужчины, — вскинулся брат Габриэль. — Это содомский грех.
«Мертвецы невероятно глупы, — подумала царь. — А еще непонятливы и неосторожны». Должно быть, потому они сюда и явились. Будь они мудры, разве они бродили бы по миру, сбивая с толку всех, кто встретится на пути? Вроде этого Гуссу, например, который, забыв традиции, без приглашения явился к ним в деревню и привел с собой бескожих. Царь пригубила вино, затем отщипнула кусочек рыбы, макнула его в пюре из батата, отправила в рот и обернулась к брату Габриэлю. Жевала она так долго и тщательно, что и ему, и Обоси, и двум другим явно стало не по себе.
— Я не знаю слова «Содом». Но уже по тому, как ты его произнес, могу сказать, что мне оно не по душе. Элева и Козии остались такими же, как раньше. Разве ты не видишь, что они связаны? Тебе бы следовало склонить голову перед их узами.
— При всем уважении, царица, но они же оба мужчины.
Царя Акузу оскорбила бы его дерзость, не понимай она, что этот несчастный бледнокожий явно ничего не знает о жизни. В своем невежестве он видит лишь этот мир и представления не имеет о мире ином.
— Оба мужчины?
Странные они, эти бесцветные. Объединяют вещи в группы по признакам, которых не понимают, а не наоборот. Брат Габриэль видит лишь тела, но не дух. Смешно даже: он подобен человеку, который не знает местности, однако, отказываясь признать это, мечется, натыкаясь на деревья, и возмущается, отчего это их так беспорядочно насажали.
— Не может такого быть, — со смешком отозвалась она. — Они связаны. Разве ты не видишь?
— Думаю, наша религия принесла бы вашему народу много пользы, — заметил брат Габриэль.
Но царя его слова не встревожили. Она верила в собственную стойкость и в то, что не заблуждается относительно стойкости своих людей. Этот брат Габриэль, этот португалец, как он сам себя называет, изъясняясь на своем неточном, пресном, тарабарском наречии, просто дурак и шарлатан. Сколько бы таких к ним ни явилось, им не переманить ни одного Косонго на свою сторону. К тому же от вина на царя нашло игривое настроение. Кликнув Кетву и Нбингу, она отодвинулась, освобождая место возле себя, и велела им сесть рядом. Взяв обоих за руки, она обернулась к брату Габриэлю.
— Кому же тогда сторожить врата? — улыбаясь, спросила она его. — Ты утверждаешь, что, по-вашему, с Элевой и Козии что-то не так. Кто же тогда у вас охраняет врата?
— В смысле, небесные врата? Они богохульникам не открываются.
— Небесные? Какое странное название. Что же это за место такое — небеса, — которое не желает открывать врата перед собственными стражами?
— Как бы там ни было…
— Значит, вот что случилось с вашей кожей? — перебила царь Акуза. — Боги освежевали вас за то, что вы не проявляли к вратам должного уважения?
— Ваше величество, не думаю…
— Хватит.
Царь откинулась назад, в объятия Кетвы, поднесла к губам руку Нбинги и поцеловала ее. Смех ее эхом разнесся по хижине. Кликнув других двух жен, она приказала подать чужеземцам еще еды и вина, ведь они уже съели все, что поднесли им раньше. Нужно будет постелить им в одной из гостевых хижин, а утром пускай отправляются восвояси. Не забыть еще сказать Обоси, чтобы вождь Гуссу никогда больше не позволял своим людям приводить в Косонго злых духов. Поступая так, он проявил неуважение, если не сказать хуже, — ведь ему известно, как давно они планировали церемонию. И она не желает больше видеть этих бескожих уродов. Никогда.
Однако кое-чего царь Акуза не знала.
Не знала, что далеко-далеко, за зелеными горами, там, где сверкает, никого не поражая, молния, из брюха полых зверей, жаждущих темной плоти, уже выходят сотни таких, как брат Габриэль. Они переплыли море, пробрались через водоросли и прямо сейчас ступают на неприветливый каменистый берег. А в руках держат палки, в которых заключен небесный гром. Долгий же путь пришлось им проделать. Может, оттого и стали они такими алчными и ненасытными?
Царь Акуза не знала, что очень скоро они сожрут и ее народ, и многие другие окрестные племена, не разбирая и не желая разбирать, дружелюбные они или враждебные. Для них все они будут лишь живым сырьем: топливом для безбожной машины, созданной, как ни странно, во имя их якобы миролюбивого бога. Они клялись, будто он кроток, как ягненок. Как же царю Акузе было догадаться, что он волк в
