Птичий отель - Джойс Мэйнард
– Самый ужас была гора Адамс[134], – признался он. – Ни единой тропки – просто огромная, высоченная груда камней, по которой мы взбирались шесть часов.
– В случае трудных ситуаций у нас даже такая поговорка появилась: «Спасибо, что не гора Адамс».
В тот день я и сама удивлялась, что решилась на подобное предприятие. Столько лет прожила на озере, но занималась одним только отелем. Можно сказать, что делала я это в терапевтических целях. Мне не хотелось задумываться над собственной жизнью. Не считая редких поездок в город, когда надо было что-то купить, я не видела ни самой страны, ни даже ландшафта вокруг озера – разве что со своего дворика-патио, где я пила кофе. И все это время я считала, что в моей жизни не может быть места для отношений. Мне это было неинтересно. И вот, в первый раз я допустила вероятность, что у меня может что-то сложиться с конкретным мужчиной.
Мы добрались до вулкана где-то часам к трем. Погода к нам благоволила: ни малейшего ветерка, и видимость на многие мили вокруг. Мы стояли на безопасном расстоянии от кратера, но при этом достаточно близко, чтобы видеть его жерло с кипящей лавой и чтобы почувствовать запах дыма и расплавленной каменной породы. Джером прихватил с собой коробку дорогих шоколадных конфет (должно быть, из Нью-Йорка) и бутылку вина. Я видела, как он старается устроить для меня праздник.
При всей его любви к птицам и природе он не был закаленным человеком. Его доставали насекомые и многие другие неудобства. Но во время подъема я смогла убедиться, что человек он хороший. Во-первых, он не забыл крем от загара и несколько раз потребовал, чтобы я нанесла его на лицо. Также с собой у него были три бутылки с водой, походные палки, спрей от насекомых и каламиновый лосьон на тот случай, если нам повстречается ядовитый плющ (только он не рос в наших краях).
– Надеюсь, ты не против, – сказал он. – Мне просто ужасно хочется опекать тебя.
Не могу сказать, что меня не тронули эти слова. Не считая Ленни, бывшего со мной совсем недолго – три прекрасных года, – и, еще раньше, Даниэля, возлюбленного моей мамы, все остальное время я сама заботилась о себе. И мысль, что в моей жизни может появиться мужчина-защитник, не казалась мне такой уж неприятной.
Но в связи с предложением Джерома меня занимала еще одна мысль.
С одной стороны, после гибели Арло я сказала себе, что больше никогда не заведу детей. С другой – жизнь у озера поменяла меня. Я понемногу училась быть счастливой, глядя в будущее с надеждой. И вид беременной Розеллы произвел на меня огромное впечатление.
Мне было тридцать шесть. С ребенком можно было подождать, но времени оставалось не так много.
И вот появляется этот хороший, добрый человек, готовый создать со мной семью. Может, эта идея и не была такой уж нелепой.
Пока мы взбирались на вулкан, я пыталась представить, как мне будет житься с Джеромом. Вот я качаю на руках ребенка, прикладываю ее к груди, пою ей колыбельные, которые пела для сына и которые до этого пела для меня моя мать. (В мечтах у меня обязательно была девочка, потому что сын мог быть только один – тот, которого я потеряла.)
Значит, пусть будет девочка. Вот мы играем на лужайке и раскрашиваем раскраски. Вот мы идем по дороге (Что за дорога? И куда она ведет?): я держу дочь за руку, пока она скачет на одной ножке. Наверное, фантазии эти были со смыслом, потому что я представляла только себя и дочь, тогда как расплывчатая фигура ее отца маячила где-то на периферии.
В разгар моих фантазий Джером Шапирштайн вдруг зацепился за корягу и упал. Поднялся он довольно бодро, но боль дала о себе знать.
– Кажется, я растянул лодыжку, – сказал он. – Не представляю, как теперь справлюсь со спуском.
52. Поцелуй
Пришлось заночевать у вулкана. У нас еще оставались испеченные Марией тортильи, несколько кусочков сыра и пакетик с кешью. Планируя вернуться к вечеру, мы предусмотрительно положили в рюкзаки толстовки с капюшонами, хотя ночью в горах они мало чем помогут.
Мы выбрали более или менее ровную площадку за выступом, где можно было спрятаться от ветра.
Джером расстелил на земле скатерть, переданную Марией для пикника. Он был из тех людей, кто даже на природе перед сном снимет и шляпу и обувь, аккуратно положив их рядом. Носки, правда, он оставил для тепла.
– Я все думаю про нашу книгу, – сказал он. Не самая романтичная тема для разговора под звездами. Но, по крайней мере, он не лицемерил.
– Знаешь, несколько лет назад из зоомагазина в Калифорнии улетели аратинги, быстро расплодились, и теперь на Телеграф Хилл в Сан-Франциско их живет целая стая, – сказал он. – Мы можем съездить туда, и ты их нарисуешь.
На секунду я представила, как возвращаюсь в Сан-Франциско с Джеромом. Каково будет оказаться с ним в моем родном районе?
– Я видела этих аратингов, – ответила я. – Правда, это было давно.
Мы лежали на спине и смотрели на звезды.
– Можно я тебя обниму? – спросил Джером.
И он прочитал мне стихотворение, свое любимое – «Озерный остров Иннисфри»[135]. Должно быть, я проходила его в школе, но на тот момент не поняла посыла Йейтса – а ведь он писал о своей тяге к одиночеству. Мечтал поселиться в маленьком домике возле озера и обрести покой. Для меня таким местом стала «Йорона».
Мы не собирались ночевать тут, поэтому оказались без зубных щеток – зато у Джерома были припасены ментоловые леденцы.
– Можно тебя поцеловать? – спросил он.
На свете существует много литературных произведений, где описан первый поцелуй, способный разжечь в вас страсть, положить начало любви. Казалось бы, такое пустяковое событие, но, сомкнув губы в поцелуе, вы вдруг понимаете, что именно с этим человеком хотите соединить свою жизнь. Но правда и то (хотя свидетельств тому совсем немного), что первый поцелуй может возыметь и другое действие.
Как описать ущербность поцелуя? (Слишком напряженные губы? Сухие, жесткие? Язык слишком настойчив? Зубы мешают?) Когда меня поцеловал Джером Шапирштайн, я сразу же поняла, что каким бы он ни был хорошим, добрым, уважительным, я никогда не смогу связать жизнь с этим человеком. Истина состояла в том, что страсть и безумная любовь, приписываемая им лишь молодым и глупым, только и имела для меня смысл.
