Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров
За окном солнце закатилось, и округа была залита призрачным лунным светом. Пламя свечей трепетало. Ивану показалось, что где-то под высокими сводами проснулась и захлопала крыльями то ли сова, то ли летучая мышь.
– Гарри-поттер какой-то, – пробормотал он.
– Это что еще? – спросил Алоизий с подозрением.
Поэт усмехнулся.
– Так, – сказал он. – Вспомнилось… А ваш хозяин – с ним вообще все в порядке?
– Как видишь, – отрезал Алоизий.
Мастер опустил голову и умолк на некоторое время. Кажется, он всхлипывал, закрыв лицо руками. Алоизий тоже шмыгнул носом, но как-то скупо, механически.
– Устал я, – пояснил он Ивану. – Чтоб он сгорел, дом этот. Одна побелка сколько стоила… и купорос… Свечки за бешеные деньги приходится на деревне покупать, и те тухнут. Ибо света нам тут не положено, – он снова шмыгнул носом и сплюнул. – Моя бы воля…
Он так и не поведал, что стало бы в этом случае, так как Мастер вдруг вскинулся, хлопнул ладонью по столу и гаркнул:
– Алоизий, бездельник, – вина!
Гость и слуга переглянулись.
И вскоре после этого в зале началось уже форменное безобразие. Возникло на столе вино, явились и закусочки, и вот уже хозяин распоясался, и гость скинул свой жалкий сюртучок и отдал должное угощению; бедняга Алоизий сбился с ног, стараясь услужить обоим. Луна пришла и заглянула в окно, а пирушка все продолжалась, и не стихали разговоры за столом.
– Не будешь больше писать стихов? – допытывался хозяин у гостя.
– Н-не буду, – соглашался гость охотно.
– Правильно. Не пиши. Черт с ними! Черт со всем этим искусством! С литературой в особенности! – так негодовал хозяин, а сам даже хлопал в ладоши и притопывал ногою под столом. – Да, к черту все стихи, кроме Ивана Баркова и Корнея Чуковского! Как это у тебя… и мне сходить бы за вином… эй, Алоизий! Куда ты запропастился?
И приходил Алоизий, и нес тосканскую кислятину в глиняных бутылях, оплетенных сушеной лозой, тащил козий сыр, и оливки, и прочее. Бренчанье лютни доносилось неведомо откуда (альбом Массимо Лонарди крутился уж по второму разу), и беседа теряла всякий порядок.
– А что же тот парень, Иуда из Кириафа? – вопрошал Мастер и сам отвечал: – Записной негодяй и мошенник. Гнусный предатель. А вот нате ж вам, вошел в историю! Вот ты, Ваня, с чем войдешь в историю?
– Могу храм поджечь, – бодро отвечал Бездомный Поэт. – Как этот… Агасфер?
– Герострат, – со смехом поправлял Мастер. – Герострат сжег храм Артемиды Эфесской! Но это было еще до исторического материализма!
– Эфес – пиво такое, – вставлял Иван.
– Алоизий! Слышишь ли ты? Гостя мучит жажда!
– Да ладно, не мучит уже, – отрекался гость, который, хоть и выпил изрядно, старался все же сохранять свежую голову – бог весть для чего. Время от времени, уклоняясь от назойливого внимания хозяина, он доставал вечное перо и что-то писал на листе бумаги, прикрывая написанное локтем, как усердный школяр.
– Или взять моего Понтия, – продолжал Мастер. – Трагическая фигура! И как много неясного! Он тоже вошел в историю, этот несчастный Всадник, в белом плаще и с чистыми руками… Но знаешь, – лектор хватал слушателя за рукав, – ты знаешь, я-то его понимаю, моего Пилата! Ожесточенного, с каменным сердцем! За что ему это проклятье? Ни любви, ни друзей! Ненавистный город, постылый дом… и никого вокруг, только верный пес… Гарм, Гарм… где мой Гарм?
Иван опасливо косился на Мастера. Но тот быстро забыл, о чем говорил, и разгоряченная его мысль, ни разу не споткнувшись, неслась уже дальше:
– Он просто пошутить хотел, как они не понимают. «Что есть истина?» Это же старая римская шутка. А он – генерал-губернатор, человек военный. Тот еще остроумец. «Истина в вине», вот что надо было ответить! Посидели бы, выпили с этим галилеянином… и вся история мира сложилась бы совсем иначе…
– Всё, хватит, – вдруг сказал Бездомный Поэт.
Он встал. Прихлопнул лист бумаги ладонью, как пресс-папье.
– Хватит, – повторил он.
Алоизий, как тень, возник за его спиной.
– Договор составлен и подписан, – сказал Иван. – Вашей, Мастер, собственной рукой. При свидетелях. Алоизий, будете свидетелем?
Пока Алоизий размышляет, что сказать, поясним и мы для тех из зрителей, кто еще не догадался: поэт Иван Бездомный лишь для души сочинял стихи, и основная его служба далека была от поэзии. А служил Иван агентом по недвижимости в известнейшей риэлтерской фирме «Cent XXV», и презабавная его фамилия как бы добавляла ему мотивации, да так, что никакие безусловно полезные тренинги активных продаж ему не требовались. За его плечами было уже несколько успешных сделок, и в загородный дом Мастера заглянул он вовсе не для того, чтобы услышать историю Всадника с алым подбоем. Целью его была информация, а если повезет, то и…
– Отчего же нет, – отвечал былой застройщик Алоизий. – Подпишем, честь по чести.
– Не понимаю, – сказал Мастер и поморгал недоуменно.
– Что неясно? – Поэт ткнул пальцем в бумагу. – Этот дом передается мне в управление. С согласия собственника… прежнего собственника. Вот договор. Вот внизу ваша подпись.
– Но… это же автограф…
– А за автограф спасибо. Роспись вон какая красивая, ни один нотариус не докопается.
– Уж это факт, – фальшиво пропел Алоизий. – Комар носу не подточит!
Мастер смотрел то на него, то на исписанный лист.
– И ты, друг Алоизий, – произнес он с печалью. – Даже ты предал меня.
– Ха-ха, – рассмеялся слуга. – Только друзья и способны предать. Чем нежданнее, тем веселее, не так ли, мой Мастер?
Что-то ужасно знакомое слышалось в его хохоте. Алоизий пригладил вороные волосы, запряженные в косичку; распрямился, расправил плечи и вдруг сделался похожим – нет, не на Савика Рогозинского, каковым по сути и являлся, а на того, другого… я вздрогнул, протер глаза, и тут же наваждение рассеялось.
Не было на сцене никакого Воланда. Я же сам вымарал его из всех сценарных планов.
Казалось, Савик Рогозинский опомнился тоже. Перестал смеяться. Послушно отступил в темноту, ссутулился и снова сделался Алоизием.
Луна скрылась за облаками, и действие клонилось к финалу.
– Что за горькая ирония, – обратился я к публике. – Мастер становится бездомным. А Поэт получает процент от сделки. О времена, о нравы!
– Уж извините, Мастер, – откликнулся бывший Бездомный Поэт. – Ваше время кончилось. Мы тоже хотим войти в историю.
– Так точно, – подал голос Алоизий. – Прикажете еще вина?
И в этот миг что-то случилось. В зале кто-то негромко вскрикнул, кто-то уронил стул, и на него зашикали; но кто-то стоял в дверях, там, далеко, и чей-то голос разносился над головами зрителей:
– Не надо! Пожалуйста!
Глава 3.
