Тоннель - Яна Михайловна Вагнер
Муж не ответил — то ли не услышал, задумавшись, то ли был не согласен и подбирал аргументы. Темноволосая девочка, которую больше не обнимали, потерла глаза и принялась со скукой смотреть в окно. Ее сестра уже снова спала, приоткрыв рот.
— Алик! — позвала женщина и наклонилась вперед, разбудив и вторую дочь. — Посмотри на меня. Мы не пойдем. Приходит какой-то тип, рожа уголовная... Может, они просто хотят, чтобы мы оставили машину. Не знаю, заманить нас куда-нибудь, да мало ли что им нужно? А этот ходит и прощупывает. Ищет дураков, которые поведутся.
Эти два утверждения насчет зловещих намерений маленького таксиста и его пособников, сделанные одно за другим, несомненно противоречили друг другу, и даже сама говорящая, похоже, это заметила, потому что продолжила быстро, пока муж не успел перебить ее:
— И потом! Даже если это правда. Ну ладно, хорошо, у них есть вода. И как они собираются?.. Ты представляешь, что там сейчас начнется у них? А мы с девочками. Я даже думать не хочу, Алик, мне страшно даже думать. Нет, пускай они сами там разбираются. Та женщина, помнишь, с блокнотом? Она обещала, что вода будет, это ее работа, вот пусть она с ними и договаривается, а мы подождем. Вместе со всеми. Они объявят, когда начнут раздавать.
— Мы с утра ждем, Лара, — мягко начал мужчина и даже постучал было пальцем по золоченому хронометру у себя на запястье, но жена его в эту самую минуту как раз опустила голову и старательно разглаживала платье на коленях. Для нее спор очевидно был закончен, и все нужное сказано.
— Я пить хочу, мама, — тоненько заныла вторая разбуженная девочка.
— Все хотят, дура, — сказала первая.
— И ничего, — сказала женщина и снова обняла дочерей за плечи. — И не страшно. Надо потерпеть. Вон, все сидят и ждут, посмотрите. Нас позовут.
Мужчина выглянул в окно, у которого пять минут назад странный темнолицый человек излагал ему свое странное предложение, и заметил, что людей в проходах поубавилось, а некоторые автомобили и вовсе стоят пустые. И вдруг почувствовал смутную тревогу, какая бывает у тех, кому кажется, что все вокруг знают уже что-то важное и только им почему-то не говорят.
— Давай я сам схожу, — предложил он жене. — Ненадолго. Просто узнаю, как там дела.
Женщину на заднем сиденье Ниссана эта идея не только не обрадовала, но даже как будто поразила.
— А мы? — сказала она и прижала дочек покрепче. — Мы тут одни останемся, да? ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 13:41
— Ну что там? — спросили снизу.
Доброволец в тесной майке-борцовке, обнажавшей могучую шерстяную спину, обернулся с высокой ступеньки ИВЕКО и сказал:
— Вроде нету никого. Может, ушел куда-нибудь?
— Что значит «нету»? — возмутился лысоватый мужчина в жилетке. — Постучите еще раз!
— Сам стучи, — огрызнулся шерстяной здоровяк и тяжело спрыгнул на асфальт. — Говорят тебе, нет его там.
— Ну и что теперь, обратно идти? Слушайте, у нас тут чрезвычайная ситуация вообще-то, — сказал парень с дредами в сандалиях на босу ногу. — Можем сами вскрыть и посмотреть.
— И как мы без водителя посмотрим, вот интересно? — крикнули ему. — Двери, что ли, будем выламывать?
— Нет, ну это совсем уже как-то, извините... Давайте дождемся человека.
— Иностранные номера тем более. Представляете, что начнется...
— Да придет сейчас, куда ему тут ходить?
Женщина-Мерседес стояла в первом ряду, высокая, как осадная башня, но в обсуждение пока не вмешивалась. Ждет, куда ветер подует, понял Митя, который в тактике светловолосой чиновницы начинал уже понемногу разбираться. А вот они не готовы. Им не хочется ломать замки в польской фуре, отбирать еду силой. Они надеются, что все можно сделать прилично. Видишь, Сашка, а ты говорила — коммунизм.
— Мы даже не знаем, что там, — говорила как раз дачница в шортах. — Может, там вообще не продукты.
— Это рефрижератор, женщина, — ответил лысоватый. — Не обои же в нем возить.
— А прикиньте, там мясо мороженое, — сказал кто-то. — И минус восемнадцать.
— О, ребят, на пять минут меня туда пустите, задолбала эта жара!
— В очередь записывайтесь!
В толпе засмеялись, и вся она как-то обмякла и распалась, как при команде «вольно». Вроде ничего особенно не изменилось, но теперь это был не боевой отряд продразверстки, а просто пара десятков отдельных, уставших и немного смущенных людей. Штурм захлебнулся, даже не успев начаться, и очень возможно, польская фура была бы спасена, если бы ее водитель, который не смог больше выносить свое возмущение, лежа за шторками спальника, не выбрал именно этот, без сомнения, роковой момент, и не высунулся наконец из кабины, и не крикнул:
— Czego do cholery jeszcze ode mnie chcecie, kurwa mać!*
Славянские языки вовсе не так похожи, как кажется, но некоторые слова добровольцам все-таки разобрать удалось, а остальной смысл угадать уже было легко. На мгновение стало тихо, и воздух вокруг рефрижератора снова как будто загустел. Женщина-Мерседес начальственно кашлянула и шагнула вперед:
— Мы проверяем грузовой транспорт, находящийся в тоннеле. Документы покажите, будьте добры. Водительское удостоверение, страховой полис и транспортные накладные.
Дылду в синем костюме польский водитель вспомнил сразу, и лицо его омрачилось. Начинали сбываться самые нехорошие предчувствия, которые мучили его еще с утра, после первого их разговора возле патрульного Форда, и он попытался использовать аргумент, который помог ему в прошлый раз.
— Ne rozumiem, — сказал он как можно иностраннее. — Nie mówię po rosyjsku*.
Но даже сам почувствовал, что теперь это сработает вряд ли.
— Документы, — невозмутимо повторила дылда и протянула руку. — Лейтенант, подойдите.
За спиной у нее возник рослый молодой полицейский, и все тут же стало очень официально.
Водитель ИВЕКО мысленно страстно проклял день, когда согласился на этот рейс, и полез в машину за накладными. В каждой из них черным по белому на двух языках было написано, что в фургоне рефрижератора хранится одиннадцать тонн овощных и восемь с половиной — фруктовых консервов в жестяных и стеклянных банках: фасоль в томате, зеленый горошек, маринованные огурцы, сливовый джем, компот из абрикосов и детское яблочное пюре — общей стоимостью сорок девять тысяч евро. И стоит только вынести эти бумаги на свет, как положение его, и без того незавидное, сделается почти безнадежным.
Спустя две с половиной долгих минуты, в течение которых рыжий дальнобойщик возился в кабине и вполголоса ругался по-польски, женщина-Мерседес заглянула наконец в документы, и лицо ее прояснилось. Казалось, она даже сейчас поцелует страницу. Поляк замер на верхней ступеньке тягача, как будто асфальт внизу был отравлен, и угрюмо ждал приговора.
— Мне придется попросить вас открыть кузов, — сказала женщина-Мерседес торжественно и строго.
Добровольцы затрепетали и сомкнули ряды.
— Nie mogę, nie, — сразу отозвался водитель ИВЕКО, словно эта реплика готова была у него заранее. — Przepraszam, to nie jest dozwolone, nie!* — говорил он со своей ступеньки вниз, в чужие одинаковые лица, и чувствовал себя актером на любительской сцене, которого никто в зале не слушает, а он все-таки обязан доиграть роль до конца; и тут вдруг увидел в толпе знакомого человека в очках и перешел на английский: — Tell her! Please, you tell her, if I break the
