Тоннель - Яна Михайловна Вагнер
Смотреть на него было жалко.
— Look, I’m really sorry, I am, — сказал Митя сочувственно. — But there are three hundred hungry people here. Nobody cares about your license right now. Just open the truck*.
— Да чего ты с ним по-английски-то, — зарычал Патриот. — Я, значит, его понимаю, а он меня нет? Завели тоже моду, братья-славяне, блядь. Понимаешь же, да, по-русски? Эй!
Рыжий поляк коротко зыркнул на него и сплюнул на асфальт.
— Понимаааешь, — улыбнулся Патриот. — Просят тебя по-хорошему, иди открывай!
— Переведите ему, что вопросы с таможней мы решим, — сказала женщина-Мерседес. — И с грузовладельцем тоже. Всё оформим документально, он получит компенсацию.
Но водитель ИВЕКО перевода дожидаться не стал. Он вытащил из кармана связку ключей и швырнул ей под ноги. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 14:02
Кот не мяукал, не царапал сетку и, кажется, даже не шевелился, причем давно. Переноска стояла у стены возле коробки с лекарствами, и с того места, где сидел доктор, виден был край полосатого матрасика и белый кончик хвоста, но подойти и проверить было нельзя. Невозможно из-за мальчика за решеткой. Объяснить этого доктор не мог, но они почему-то теперь были связаны — мальчик и кот; или даже не так — они были связаны все трое, и связывал их как раз он, доктор. И раз уж он не мог помочь одному, то не имел права встать и проверить другого, чтобы не нарушить какое-то важное равновесие. Причем именно потому, что старый кастрированный кот значил для него гораздо больше. И может, по этой самой причине чужой неприятный мальчик и должен был вот-вот умереть.
К тому же, пока он не заглянул в переноску, лежавший в ней кот оставался живым, и можно было надеяться, что он просто смирился, отвернулся и спит. Сам он, доктор, такого подарка, конечно, не заслужил, но у кота была собственная невинная карма, и вмешаться сейчас в ее работу значило навредить ему, приманить к нему смерть. Так что доктор просто сидел на грязном асфальте, не двигаясь, ровно посередине между умирающим водителем Фольксвагена и запертым в переноске котом, задыхался от жары и смрада и ждал.
А мальчик продолжал дышать. Неглубоко, едва слышно и так редко, словно кислород был больше ему не нужен, и слабые нерегулярные вдохи были следствием обычной инерции, механической мышечной памяти. Всё в его перемотанном бинтами теле замедлилось и готовилось к остановке — легкие, сердце, течение крови по венам. Уже отключились почки и печень, замер кишечник, кожа остыла и начинала терять цвет. Тело больше не думало, не двигалось, не испытывало боли, у него осталась всего одна, последняя задача, которая близка была к завершению, и одуревший от усталости маленький стоматолог понимал, что занял сейчас не свое место и не имеет права при этом присутствовать. И ненавидел себя. За то, что чувствует свою затекшую ногу, мучается от запаха, помнит про кота и про беззащитную новенькую машину и гадает, как долго это еще продлится. За свое некрасивое желание наконец освободиться и уйти отсюда и за то, что не смеет уйти, хотя давно уже здесь не нужен, как будто кто-то невидимый продолжал оценивать его даже сейчас. И выходило, что он остался не потому, что хотел этого сам, а из боязни не оправдать ожидания какого-то постороннего судьи, притом что никакого судьи не существовало. Они все ушли, бросили его. Насколько хватало глаз, тоннель перед ним был пустой — желтые лампы, мусор, три линии дорожной разметки, сходившихся в месте, где бетонная труба загибалась влево, и ни одной машины, кроме его собственной зеленой Шкоды. Одинокой и пыльной, как будто она простояла так две недели. И ему показалось внезапно, что, может быть, так и есть. И там, за поворотом, тоже ничего нет — только разметка, мусор и тишина, и во всем тоннеле остался только он, последний живой человек наедине с четырьмя безымянными мертвецами.
Ему остро вдруг захотелось крикнуть что-нибудь глупое, детское — например: эй! Тут есть кто-нибудь? Или просто вскочить, пробежать триста метров до поворота и убедиться, что они всё еще там, машины и люди, увидеть их хоть на секунду. Но даже на это решимости у него не хватало. Из-за того же придуманного невидимого судьи он не осмелился позволить себе даже панику и просто сидел с колотящимся сердцем, дышал ртом и думал: все нормально. Нормально. Часы показывают два с четвертью, а значит, сейчас середина дня, и совсем недавно все еще были здесь, хлопали дверцы, кричали регулировщики и сердитая женщина в кроксах ругала его за упрямство и требовала отдать ей ключи от Шкоды. Доктор помнил этот разговор и свою уверенность в том, что она вернется, чтобы проверить его и мальчика, и снова будет ворчать и ругаться; и раз она до сих пор не приходила, прошло часа полтора, не больше, он ведь не спал. Конечно не спал, не мог же он заснуть. Или мог? Время возле решетки как-то странно искривлялось, это доктор заметил еще прошлой ночью, и если он все же заснул, господи, если в какой-то момент он, отравленный зловонием и одиночеством, все-таки отключился, тогда сейчас опять ночь, начало третьего, и поэтому так тихо. И никто не придет.
Молоденький Фольксваген выдохнул еще раз — хрипло, как будто в горле у него стояла вода. Доктор закрыл глаза. Перестань. Пожалуйста, перестань, подумал он, ужасаясь сам себе, перестань дышать. И сразу же, как если бы именно это от него и требовалось — сдаться наконец и признать свое ничтожество, услышал голоса и гулкий стук шагов по асфальту. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 14:08
Шестеро строителей из синего микроавтобуса, которые накануне опоздали на поезд, в начале тоннеля еще не были ни разу, так как пропустили большую часть событий, случившихся после закрытия ворот. Вернувшись к себе, они долго сначала подсчитывали убыток от пропавших билетов и ссорились с бригадиром, а придя наконец к непростому соглашению (потому что ехать поездом нужно было всего четверым, а заработок был общий), все остальное время проспали в салоне безмятежно и крепко, как поступил бы всякий, чья безрадостная многомесячная вахта закончена, до дома далеко и делать больше особенно нечего. Так что ни о смерти толстяка-полицейского, ни о переписи пассажиров они не знали, скандала вокруг Газели не застали и про обещание чиновницы из Мерседеса раздать воду, еду и лекарства тоже не слышали ничего. Разбудил их только перегон, когда двигатели вокруг заревели, а к ним вломилась какая-то нервная девица, кричала и размахивала руками, и поняли они одно: тоннель по-прежнему запечатан с обоих концов, но ехать почему-то все равно надо, причем не вперед, а назад. Спорить с чужаками на их территории — себе дороже, тут все шестеро были заодно и машину передвинули без возражений, но после того как все снова стихло, обсудили положение между собой и решили, что вокруг творится уже по-настоящему опасная дичь и пора из нее выбираться, пока не поздно. Спустя полчаса они собрали все самое ценное и необходимое, заперли микроавтобус и направились к ближайшим воротам.
Налегке они, без сомнения, добрались бы раньше, но первые двое тащили дизельный генератор, вторые — строительный компрессор, а третья двойка — канистры с соляркой и отбойный молоток, так что путешествие заняло
