Остров Укенор - Анна Удьярова
Титры: «Белый свет энергосберегающей лампочки в садовом фонаре заливал веранду в аккуратном, словно расчерченном по линейке мелом, европейском пригороде. С белыми игрушечными заборами, газонами и семейными автомобилями («Для семьи я выбираю вместительность и надёжность…»). Вдалеке кричали лягушки.
– Я начал понимать, что меня обманывают, когда они все стали заводить собак, жён, детей. «А как же всё то, что вы говорили?» – думал я, стоя в растерянности у очередного пылающего семейного очага.
Собеседник усмехнулся, налил ещё вина в старинный серебряный кубок и порезал на дольки зелёное яблоко.
– Но хуже всего, когда они «приходили к Богу». Шли-шли и пришли, вот они мы, здравствуйте! Ничего не понимали, а теперь поняли. И такое сразу самодовольство, смотреть противно. Слова, наши слова, уже ничего не значат. И это меня ужасно злило, потому что у меня не было ничего, кроме тех слов. Кроме того, что мы рассказывали друг другу, пьянея от собственной наглости…
– Ну-ну, кого винить в том, что ты так и не смог повзрослеть?
На верандеу деловито шурша, выбежал голодный весенний ёжик, остановился, принюхиваясь смешной усатой мордочкой к запаху земли, мокрого дерева и людей, а затем утащил упавшую на пол кожуру яблока.
– Нет, теперь-то я понимаю. Но тогда я злился, отлучал отступников от церкви нашей дружбы…
– Теперь не злишься?
– Теперь – нет, но…
– Вот и хорошо, – собеседник придвинул кубок с вином и блюдечко с дольками яблока. – Как лягушки кричат, слышишь? Наверное, будет дождь».
Астиан снова встал и приблизился к двери, но стучать не стал.
– Унимо. Унимо, я люблю тебя, – сказал он.
В комнате было пусто. Окно открыто, ветер раздувал белые занавески с крошечными рисунками парусников.
Титры: «Их Унимо сам выбрал, когда они с отцом ходили на городской рынок».
Звук выключения видеокассеты.
Звук видеокассеты в магнитофоне.
Астиан шёл по длинному коридору, выкрашенному грязно-голубой краской. Из открытых дверей падал тусклый электрический свет.
Титры: «Каждая комната была набита детьми. Но они молчали. И эта тишина, если вдуматься, была самым страшным звуком. Бесполезно кричать, если тебе всё равно не помогут. Это усваиваешь здесь довольно быстро. Хорошие и глупые дяди и тёти говорили, что чужих детей не бывает, но они были здесь, сложенные в кладовку, как зимние вещи».
Астиан зашёл в одну из комнат. Огляделся, нашёл в углу его (он сидел, поджав ноги и закрывая ладонями уши). Подошёл. Улыбнулся.
– Привет, Форин!
Он молчал.
– Я принёс тебе конфет. Заграничных. Ты таких никогда не пробовал. Мне мой приятель-моряк привёз.
Он молчал.
– Пойдём гулять?
Он молчал.
– Хочешь, почитаю тебе сказку?
Он осторожно, сначала одну, потом другую, убрал руки от ушей.
В комнату заглянула санитарка с красным лицом:
– Да что вы с ним разговариваете, он же овощ, ничего не понимает! И охота вам, молодым, время тратить.
Он зажал ушами руки крепко-крепко и закричал.
Титры: «– Друзья для таких, как мы – те, кто тоже всё понимает, но старательно поддерживает наши нелепые привязанности к жизни.
Они сидели на балконе и наблюдали, как на улице мальчик мастерски запускает воздушного змея.
– Как-то я навещал одного пожилого профессора. У него вдруг стало плохо с головой: словно щёлкнули выключателем, и свет погас. А такой был умница. Я приезжал к нему два раза в месяц, по старой памяти привозил «Астрономию и жизнь», которая копилась у него на тумбочке, пока не приходило время сдавать макулатуру, и его любимый чай с чабрецом, который у него не залёживался. Заведение, куда родственники отправили профессора, этакая смесь больницы и гостиницы, было из лучших: во всяком случае, пациентам позволяли уединяться и в обед готовили несколько десертов на выбор. Но всё равно в комнатах жили по несколько человек. Соседом моего профессора был «капитан»: каждый раз, как я приходил, он рассказывал, как был капитаном крейсера, побывал на всех океанах и морях. Показывал на картину у него над кроватью – какое-то море, из северных: серые волны, придавленные небом, – и говорил: «А вот это мои ребята мне подарили. Когда провожали. С моим здоровьем-то уже не походишь в моря, конечно. Но не хотели отпускать. Ну да пришлось…» Когда «капитан» вышел из комнаты, третий сосед, мрачный и молчаливый, как-то сказал: «Враньё всё это. Эту картину один сумасшедший нарисовал, который тут раньше жил. И капитаном он никогда не был, всю жизнь проработал в банке». И знаешь, что? Думаю, в аду обязательно должно быть место, где такие вот смогут рассказывать друг другу правду.
– Ну, он хотя бы дождался, пока «капитан» вышел, – хмыкнул собеседник.
– Ладно, в чистилище, – великодушно махнул рукой Астиан. И закурил, глядя, как на черепичные крыши чужого рая опускается ранний осенний закат».
– Когда-нибудь мы уйдём отсюда, – сказал Астиан. – Я тебе обещаю.
За окном густели ранние сумерки. Из коридора доносились крики «Полдник!», громыхание половника и шарканье тяжёлых шагов.
Титры: «Больше всего он боялся не успеть. Как в том рассказе, в котором рабочий напивается и не успевает в больницу к умирающему мальчишке. А когда приходит (всё-таки приходит, и даже с гостинцем!), то уже поздно. И эта жалость, нелепая, отвратительная, бессмысленная, всегда была с ним».
Звук выключения видеокассеты.
Глава 8
Небо на горизонте
Несколько дней они просто шли по берегу: без слов, без цели, навстречу холодному вечернему, ночному и утреннему морскому ветру и редким слепящим лучам солнца.
Когда вокруг всё чаще стали появляться люди, а потом вдалеке показались стены приморского городка, Тьер заявил, что он отказывается куда-то идти, пока не выпьет нормального кофе и не умоется, наконец, пресной водой. Лирц с Унимо переглянулись и свернули в сторону города.
Отыскать единственную гостиницу не составило труда: она возвышалась на центральной площади, над трактиром с изысканным названием «Жемчужина». Редкие комнаты были заняты столичными путешественниками, успешными торговцами и морскими офицерами. Публика попроще искала приюта у местных жителей.
– Мне и моим братьям нужны комнаты, – старательно улыбнулся Унимо.
Хозяин гостиницы смотрел недоверчиво, хотя Унимо сразу же выложил деньги. Он как будто оценивающе посмотрел на «братьев», потом кивнул, взял деньги и рассыпался в обычных угодливых любезностях.
– Ты видел, видел, как он посмотрел на нас? – зашипел Тьер, когда они поднимались на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице. – Как будто уже успел продать нас на синтийском рынке и пропить вырученное.
Унимо усмехнулся. Он подумал о хозяине гостинице то же самое.
– «Братья»! – фыркнул Тьер. – Братья, которые приехали делить наследство и поняли, что от отца не осталось ничего, кроме долгов.
Отдохнув, они спустились на первый этаж трактира, который к вечеру наполнялся желающими выпить чашку кофе или кружку эля, и Унимо заказал на троих сырный суп, кофе и тыквенный пирог.
Кто-то оставил на столе вчерашнюю газету – Унимо бросил взгляд
