Николай Лейкин - Где апельсины зреют
— Ну, и чудесно, ну, и пусть его замѣчателенъ, отвѣчалъ Граблинъ. — Ужъ замѣчательнѣе, братъ, того, что мы видѣли нарисованнымъ на стѣнахъ увеселительнаго дома, ничего не будетъ. Мимо.
— Вы говорите, комическій театръ… началъ Конуринъ. — Стало быть здѣсь въ старину оперетки эти самыя давались?
— Какія оперетки! Оперетокъ тогда не было.
— Ты, Рафаэль, вотъ что… Ты скажи проводнику, что ежели есть еще на просмотръ такое-же забавное, какъ мы давеча за замкомъ видѣли, то пусть показываетъ, а нѣтъ, такъ ну ее и Помпею эту самую…
— Уходить? Да что ты! Мы еще и половины не осмотрѣли. Вообразите, какое невѣжество! обратился Перехватовъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, но та тоже зѣвала. — Вамъ скучно? спросилъ онъ ее.
— Не то чтобы скучно, а все одно, одно и одно.
— Здѣсь кладбище еще будетъ. Я знаю по описанію. Сохранились могилы съ надписями.
— Ну, его, это самое кладбище! Позавтракать надо. Я до смерти ѣсть хочу… Бродимъ, бродимъ… заговорилъ Конуринъ.
— Пріятныя рѣчи пріятно и слушать, подхватилъ Граблинъ. — Рафаэль! Что-же ты моей командѣ не внимаешь! Вели выводить насъ вонъ. Будетъ ужъ съ насъ, достаточно напомпеились.
— Domus Homerica! возглашалъ проводникъ, продолжая разсказывать безъ умолку.
— Домъ трагическаго поэта, но какого именно, неизвѣстно, переводилъ Перехватовъ. — У дома сохранилась надпись "Cave canem" — берегись собаки. Около этого мѣста были найдены металическій ошейникъ и скелетъ собаки.
— Ну, вотъ еще, очень намъ нужно про собаку! Мимо! слышался ропотъ.
— Господа! Тутъ сохранились замѣчательныя изображенія на стѣнахъ…
— По части клубнички? Такія же, какъ мы видѣли давеча въ увеселительномъ домѣ? спросилъ Граблинъ.
— Нѣтъ, но все-таки…
— Тогда ну ихъ къ чорту! Выводи-же насъ изъ твоей Помпеи.
— Да ужъ и то проводникъ выводитъ. Thermopolium — продажа горячихъ напитковъ, таверна…
— Гдѣ? Гдѣ?
— Да вотъ, вотъ… Сохранилась вывѣска.
— Тьфу ты пропасть! Только одна вывѣска сохранилась. Чего-жъ ты кричишь-то передъ нами съ такой радостью! Я думалъ, что настоящая таверна, гдѣ можно выпить и закусить, сказалъ Граблинъ.
— Общественныя бани!
— Ну, ихъ съ лѣшему!
— Ахъ, господа, господа! Неужели вы древнія бани-то не посмотрите? удивлялся Перехватовъ.
— Ну, бани-то, пожалуй, можно, а ужъ послѣ бань и довольно… сказалъ Николай Ивановичъ.
Вошли въ стѣны бань. Перехватовъ разсказывалъ назначеніе отдѣленій и названіе ихъ.
— Apodyterium — раздѣвальная комната, гдѣ оставляли свою одежду пришедшіе въ баню. Сохранились въ стѣнахъ даже отверстія для шкаповъ, куда клалась для сохраненія одежда.
— Съ буфетомъ бани были или безъ буфета? поинтересовался Конуринъ.
— Съ буфетомъ, съ буфетомъ. Древніе подолгу бывали въ банѣ и любили выпить и закусить.
— Молодцы древніе!
— Изъ раздѣвальной входъ въ холодную банб — frigidarium. Вотъ и бассейнъ для купанья.
— Скажи на милость, какой бассейнъ-то! Даже больше, чѣмъ у насъ въ Питерѣ въ Целибѣевскихъ баняхъ.
— Изъ этой холодной бани входъ въ горячую — tepidarium… Здѣсь натирались душистыми маслами, и вообще всякими благовоніями.
— Ну?! Вотъ еще какой обычай. А ежели, къ примѣру, это не благовоніями хотѣлъ натереться, а скипидаромъ, или дегтемъ, или бабковой мазью? — спрашивалъ Конуринъ.
— Не знаю, не знаю. Насчетъ дегтю и бабковой мази описанія не сохранилось.
— Позвольте, господа… Ну, а гдѣ-же каменка, на которую поддавали? Гдѣ полокъ, на которомъ вѣниками хлестались?
— Извѣстно, что древніе вѣниками не хлестались.
— Да что ты! Неужто и простой народъ не хлестался? Вздоръ.
— Четвертое отдѣленіе бани, для потѣнія — calidarium. Это ужъ самая жаркая баня.
— Неужто четыре отдѣленія? — удивлялся Конуринъ. — Ну, ужъ это, значитъ, были охотники до бани, царство имъ небесное, господамъ помпейцамъ!
— Даже пять отдѣленій, а не четыре. Вотъ оно пятое… Laconicum… Тутъ былъ умѣренный жаръ и господа посѣтители окачивались вотъ подъ этимъ фонтаномъ. Вотъ остатки фонтана сохранились.
— Тсъ… Скажи на милость… Пять отдѣленій. Молодцы, молодцы помпейцы! Вотъ за это хвалю. Это ужъ значитъ до бани не охотники, а одно слово — ядъ были. Пріѣду домой, непремѣнно женѣ надо будетъ про помпейскія бани разсказать. Она у меня до бани ой-ой-ой какъ лиха! Ни одной субботы не преминуетъ. Батюшки! Да сегодня у насъ никакъ суббота? Суббота и есть. Ну, такъ она навѣрное теперь въ банѣ и ужъ навѣрное ей икается, что мужъ ее вспоминаетъ. Каждую субботу объ эту пору передъ обѣдомъ въ баню ходитъ. Икни, матушка, икни. Пожалѣй своего мужа. Вишь его нелегкая куда занесла: въ помпейскія бани!
— Полноте, Иванъ Кондратьичъ… Что это вы за возгласы такіе дѣлаете! съ неудовольствіемъ сказала Глафира Семеновна.
— А что-же такое? Ужъ будто про жену и вспомнить нельзя? Жена вѣдь, а не полудѣвица изъ французской націи. Ну, вотъ она и икнула, потому что и мнѣ икнулось… Сердце сердцу вѣсть подаетъ. Ну, бани посмотрѣли, такъ и, въ самомъ дѣлѣ, можно на уходъ изъ этой Помцеи.
— Да вѣдь ужъ и уходимъ. Вотъ музей, мимо котораго мы проходили, вотъ и выходъ, сказалъ Перехватовъ. — На кладбище не пойдете?
— Нѣтъ, нѣтъ! Куда тутъ! Ну, его! Кладбищъ у насъ и своихъ въ Питерѣ довольно! послышались голоса.
— Древніе могилы и памятники…
— Древнихъ памятниковъ у насъ тоже много. Походи-ка въ Питерѣ по Волковскому кладбищу — столько древнихъ памятниковъ, что страсть.
Перехватовъ поговорилъ съ проводникомъ и всѣ направились къ музею, находящемуся при выходѣ.
— Въ музей-то помпейскій ужъ все надо зайти, говорилъ Перехватовъ.
— Въ музей? Коврижками меня въ музей не заманишь! замахалъ руками Граблинъ.
— Ну, зайдемте, зайдемте… Только не надолго… На-скору руку. Только для того, чтобы потомъ сказать, что были въ Помпейскомъ музеѣ, сказала Глафира Семеновна и повела позѣвывающихъ мужчинъ за собой въ музей.
Граблинъ остался у входа.
LIV
Въ музеѣ помпейскихъ древностей, однако, компанія не долго пробыла. Осмотръ испортила Глафира Семеновна. Въ первой комнатѣ, гдѣ находилась отрытая изъ подъ лавы домашняя утварь — вазы, горшки, лампы, замки, компанія еще осматривала съ нѣкоторымъ вниманіемъ выставленные предметы, хотя Конуринъ увѣрялъ, что весь этотъ хламъ и въ Петербургѣ, въ рынкѣ, на развалѣ можно видѣть, но когда вошли въ залъ, гдѣ въ витринахъ хранились человѣческіе скелеты и окаменѣлые трупы людей и животныхъ, Глафира Семеновна вздрогнула отъ испуга и, закрывъ лицо руками, ни за что не хотѣла смотрѣть.
— Нѣтъ, нѣтъ… этого я не могу… Назадъ… Ни на какіе скелеты я не могу смотрѣть… заговорила онаи повернула обратно. — Николай Иванычъ! Пойдемъ… звала она мужа.
— Позволь, матушка… Тутъ вотъ указываютъ на окаменѣлую мать съ ребенкомъ на груди, упирался было тотъ.
— Назадъ, назадъ… знаешь, вѣдь, что все это можетъ мнѣ по ночамъ сниться, стояла на своемъ Глафира Семеновна. — Скелеты… Бр… засохшіе люди съ оскаленными зубами…
— Да вѣдь, въ большинствѣ, это уже гипсовые снимки, подскочилъ къ ней Перехватовъ. — Вотъ, напримѣръ, трупъ женщины, на которой сохранились даже драгоцѣнныя украшенія: серьги, браслеты, ожерелье, кольцо обручальное.
— Да что вы ко мнѣ пристали! Не желаю я на мертвечину смотрѣть. Николай Иванычъ! Что-жъ ты?
— Да что я? Я ничего… Ты иди, а я немножко останусь. Подождешь меня у входа.
Глафира Семеновна схватила мужа за руку и потащила вонъ изъ музея.
— Глаша! Какъ тебѣ не стыдно! Словно дикая… Ты хоть сторожей-то постыдись, говорилъ тотъ, упираясь.
— Самъ ты дикій, а не я! Скажите на милость, образованную женщину и вдругъ смѣетъ въ дикости упрекать!
Пришлось удалиться изъ музея. Вышли вслѣдъ за Ивановыми и Конуринъ съ Перехватовымъ.
— Ну, что! встрѣтилъ ихъ у входа Граблинъ. — Не говорилъ я вамъ, что всѣ эти музеи одна канитель?
— Да оно ничего-бы, но я не знаю, зачѣмъ эти мертвые скелеты выставлять! отвѣчала Глафира Семеновна. — У меня и такъ нервы разстроены.
Перехватовъ разводилъ руками, пожималъ плечами и говорилъ:
— Ну, господа! Развитому человѣку съ вами путешествовать рѣшительно невозможно!
Граблинъ вспыхнулъ.
— Однако, путешествуешь-же, на чужой счетъ въ вагонахъ перваго класса ѣздишь, пьешь и ѣшь до отвалу и нигдѣ самъ за себя не платишь! крикнулъ онъ. — Скажите, какой развитой человѣкъ выискался! Подай сюда сейчасъ двадцать франковъ, которые я за тебя канканеркѣ вчера въ вертепѣ отдалъ. Развитой человѣкъ…
— Послушай… Это ужъ слишкомъ…
— Вовсе не слишкомъ. Даже еще мало по твоему зубоскальству дерзкому.
— Дикій, совсѣмъ дикій человѣкъ!
— Дикій, да вотъ не дикаго по всей Европѣ на свой счетъ вожу.
— Да вѣдь ты безъ меня погибъ-бы… Десять разъ въ полицейской префектурѣ насидѣлся-бы, если-бы я тебя не останавливалъ отъ твоихъ саврасистыхъ безобразій. Я за тобой какъ нянька…
