Николай Лейкин - Где апельсины зреют

— Однако, братъ, ужъ это слишкомъ! возмутился Перехватовъ.

Начался споръ. Вступилась Глафира Семеновна.

— Разсказывайте, разсказывайте, мосье Перехватовъ, не слушайте его, — сказала она. — Ежели ему не интересно, то мнѣ интересно. Я женщина образованная и все это отлично понимаю.

Перехватовъ сдержалъ себя.

— Полагаю, что и не вамъ однѣмъ, а и вашему супругу и господину Конурину, — проговорилъ онъ. — А Граблинъ… Я не понимаю, чего онъ хочетъ.

— А вотъ того, что проводникъ обѣщалъ, на что только однимъ мужчинамъ можно смотрѣть, а дамскому сословію невозможно, — отвѣчалъ Граблинъ.

— Да вѣдь до этого надо дойти. Вотъ мы и идемъ.

— Lederfabrik! — указывалъ проводникъ.

— Кожевенный заводъ, — перевелъ Перехватовъ.

— Да будетъ тебѣ, съ заводами-то!

— Давайте, давайте, посмотримъ, какой такой заводъ, — сказала Глафира Семеновна, входя во внутрь стѣнъ.

За ней послѣдовали Николай Ивановичъ и Конуринъ. Граблинъ остался на улицѣ и насвистывалъ изъ "Корневильскихъ Колоколовъ".

— Позвольте… Но гдѣ-же кожи въ этомъ заводѣ? Любопытно кожи посмотрѣть, — говорилъ Конуринъ.

— Ахъ, Боже мой, да развѣ кожи могутъ тысячу лѣтъ сохраниться! Вѣдь это все подъ пепломъ и лавой было, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Такъ-съ… Ну, а какъ-же узнали, что это былъ кожевенный заводъ?

— По инструментамъ. Тутъ нашли инструменты, такіе инструменты, которые и по сейчасъ употребляются на кожевенныхъ заводахъ, — объяснялъ Перехватовъ. — Кромѣ того, сохранилось пятнадцать бассейновъ, гдѣ выдѣлывали кожи. Вотъ эти бассейны. Видите, проводникъ ихъ указываетъ. Двинулись дальше.

— Гостинница, мельница и хлѣбопекарня, булочная, переводчикъ Перехватовъ разсказывающаго проводника. — Сохранились каменныя ступы, гдѣ толкли зерно, сохранились остатки горшковъ, гдѣ замѣшивали тѣсто. Это любопытно посмотрѣть.

— Ну, можно и мимо, пробормоталъ Конуринъ, зѣвнувъ во весь ротъ.

— Кузница и желѣзодѣлательный заводъ…

— Опять заводъ? Тьфу ты пропасть! Да будетъ-ли этому конецъ! нетерпѣливо воскликнулъ Граблинъ.

Повернули за уголъ.

— Улица скелетовъ… перевелъ проводника Перехватовъ. — Названа такъ по найденнымъ здѣсь человѣческимъ скелетамъ. Тутъ находится казарма гладіаторовъ, тутъ находится подземелье, гдѣ заключали рабовъ, и вотъ въ этомъ-то подземельѣ…

— Скелеты? Человѣчьи скелеты? вскрикнула Глафира Семеновна и остановилась. — Ни за что не пойду сюда. Пусть проводникъ ведетъ обратно.

— Позвольте, Глафира Семеновна… Скелеты уже перенесены въ неаполитанскій музей и только гипсовые снимки съ нихъ…

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Что хотите, но не скелеты! Николай Иванычъ! Что-жъ ты сталъ! Поворачивай назадъ. Что хотите, а на змѣй и на скелеты я не могу смотрѣть. Иди-же… Чего ты глаза-то вылупилъ!

Пришлось вести переговоры съ проводникомъ. Проводникъ улыбнулся, пожалъ плечами, повернулъ назадъ и ввелъ въ другую улицу.

— Strada del Lupanare! сказалъ онъ и сталъ разсказывать.

— Улица, гдѣ были увеселительные дома и жили… кокотки, — произнесъ Перехватовъ, переводя его слова.

— Ну?! весело воскликнулъ Граблинъ и захохоталъ. — Да неужели кокотки? Вотъ уха-то!

— Понравилось! Попалъ человѣку въ жилу, покачалъ головой Перехватовъ. — Ахъ, человѣче, человѣче! Проводникъ разсказываетъ, что вотъ на этомъ домѣ сохранилась надпись имени одной жившей здѣсь кокотки. Вотъ, вотъ… И по сейчасъ еще можно прочитать.

— Да что вы!

Мужчины остановилисъ и начали приподниматься на пальцы, чтобы поближе разглядѣть на стѣнѣ поблекшую отъ времени красную надпись.

— Не по нашему написано-то, замѣтилъ Конуринъ.

— Рафаэль! Ты прочти! Какъ-же ее звали-то, эту самую?.. говорилъ Граблинъ.

— Изволь. Удовлетворю твое любопытство. Ее звали Аттика.

— Аттика, Аттика!.. Ахъ, шельма! Какое имя себѣ придумала! Аттика… И все это было, ты говоришь, тысячу восемьсотъ лѣтъ тому назадъ?

— Да, да…

— Стой… А неизвѣстно, какой она масти была, эта самая Аттика: брюнетка или блондинка?

— Почемъ-же это можетъ быть извѣстно! Сохранилась только вывѣска, что вотъ въ этомъ домѣ жила куртизанка Аттика.

Мужчины стояли около стѣнъ и не отходили, тщательно осматривая ихъ. Глафира Семеновна уже сердилась.

— Николай Иванычъ! Ты чего глаза-то впялилъ! Обрадовался ужъ… Радъ… Проходи! кричала она.

Около стѣнъ дома, на противоположной сторонѣ улицы, входъ въ которыя былъ загражденъ желѣзной рѣшеткой, запертой на замкѣ, стоялъ проводникъ и, лукаво улыбаясь, манилъ къ себѣ мужчинъ. Около него стоялъ сторожъ въ военной кепи, съ ключами.

— Ага! Вотъ гдѣ любопытное-то и особенное! пробормоталъ Граблинъ и со всѣхъ ногъ бросился черезъ улицу съ проводнику. — Идите, господа, идите… На замкѣ что-то такое…

Всѣ перешли улицу. Сторожъ отворилъ уже дверь. Проводникъ повѣствовалъ о домѣ. Перехватовъ перевелъ:

— Древній увеселительный домъ… Сюда, впрочемъ, дамы не допускаются, и вамъ придется остаться одной на улицѣ, обратился онъ съ Глафирѣ Семеновнѣ.

— И останусь… вспыхнула та. — Очень мнѣ нужно на всякую гадость смотрѣть! Но только и мужа я туда не пущу.

— Позволь, Глаша… но отчего-же?.. попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.

— Молчать! Оставайтесь здѣсь! Ни съ мѣста! Вспомните, что вы не мальчишка, а женатый, семейный человѣкъ.

— Послушай, душечка… Но при историческомъ ходѣ вещей… тогда какъ это помпейская древность…

— Молчать! Не могу-же я остаться одна на улицѣ. Видите, никого нѣтъ, все пустынно. А вдругъ на меня нападутъ и ограбятъ?

— Позволь… Кто-же можетъ напасть, ежели никого нѣтъ?

— Молчать!

И Николай Ивановичъ остался при Глафирѣ Семеновнѣ на улицѣ. Остальные мужчины вошли въ домъ за рѣшетку.

Черезъ десять минутъ они уже выходили изъ дома обратно. Граблинъ такъ и гоготалъ отъ восторга… Конуринъ тоже смѣялся, крутя головой и держась за животъ.

— Ну, штука! Вотъ это дѣйствительно!.. Только изъ-за одного этого стоитъ побывать въ Помпеѣ! кричалъ Граблинъ. — Ахъ мосье Ивановъ! Какъ жаль, что ваша супруга не пустила васъ съ нами! Только это-то и стоитъ здѣсь смотрѣть. А то, помилуйте, какіе-то кожевенные заводы, какія-то фабрики, мельницы, хлѣбопекарни… Да чихать на нихъ, на всѣ эти заводы!

Перехватовъ, смотря на Граблина и Конурина, пожималъ плечами и говорилъ:

— О, невѣжество, невѣжество!

LIII

Проводникъ повелъ дальше. Сдѣлали два три поворота по переулкамъ и открылась площадь съ каменными скамьями, расположенными амфитеатромъ.

— Театръ трагедій… перевелъ со словъ проводника Перехватовъ. — Видите, какая громадина. Мѣста въ первыхъ рядахъ изъ мрамора. Они занимались почетными лицами. Тутъ помѣщались городскія власти, жрецы…

— Постой, постой… Да развѣ жрецамъ подобало въ театръ?.. Вѣдь это ихніе попы, остановилъ его Конуринъ.

— Ихнимъ все подобаетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ: — Вѣдь они идольскіе жрецы, даже богу пьянства Бахусу праздновали, такъ чего тебѣ еще!

— А развѣ у нихъ былъ богъ пьянства?

— Былъ. Въ томъ-то и штука. Вся и служба-то у жрецовъ заключалась въ томъ, что придутъ въ храмъ, накроютъ передъ статуей Бахуса закуску, выпьютъ, солененькимъ закусятъ, попоятъ этихъ самыхъ вакханокъ…

— Ахъ, вотъ какъ… ну, тогда дѣло десятое.

— Положимъ, что не совсѣмъ такъ… началъ было Перехватовъ. — Ну, да ужъ будь по вашему, махнулъ онъ рукой.

— А вакханки — тѣ-же самыя кокотки, только еще попронзительнѣе, потому-что завсегда пьяныя, пояснилъ въ свою очередь Граблинъ и сказалъ:- Ну, чтожъ, Рафаэль, веди дальше.

— Дай на величественное-то зданіе посмотрѣть. Вѣдь это театръ, а не домишко какой-нибудь.

— Какой тутъ театръ! Просто циркъ. На манеръ цирка и выстроенъ. Вотъ тутъ на площадкѣ должно-быть акробаты ломались.

— Тогда всѣ театры такъ строились.

— Поди ты! Ежели-бы былъ театръ, то была-бы и сцена.

— Да вотъ сцена… Вотъ гдѣ она была. Разумѣется, только этотъ театръ былъ безъ крыши.

— Ну, а безъ крыши, такъ это уже не театръ.

— Театръ, настоящій театръ, съ декораціями на сценѣ. Я-же вѣдь читалъ описаніе. Былъ и занавѣсъ передъ сценой, съ тою только разницей, что этотъ занавѣсъ не наверхъ поднимался, а опускался внизъ подъ сцену, гдѣ было подземелье.

— Ну, довольно, довольно. Мимо. Завелъ свою шарманку и ужъ радъ. Не желаемъ мы слушать, торопилъ Перехватова Граблинъ.

Двинулись дальше. Подошли ко второму театру.

— Комическій театръ… Theatrum tectum… Въ 63 году онъ былъ разрушенъ землетрясеніемъ и ужъ изверженіе Везувія застало его въ развалинахъ. Въ этомъ комическомъ театрѣ замѣчателенъ оркестръ изъ цвѣтнаго мрамора… разсказывалъ Перехватовъ.

— Ну, и чудесно, ну, и пусть его замѣчателенъ, отвѣчалъ Граблинъ. — Ужъ замѣчательнѣе, братъ, того, что мы видѣли нарисованнымъ на стѣнахъ увеселительнаго дома, ничего не будетъ. Мимо.