Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
Эту комнату не так-то просто было бы описать словами. В самом деле, кровать как кровать, стол как стол, стулья как стулья и шкаф как шкаф, все старенькое, обшарпанное и незамысловатое, да и не в этом дело.
Марина вдруг заметила, что давным-давно молчит. И Маша тоже молчала и улыбалась молча, и от этого молчание выходило не неловкое, а тоже какое-то уютное – вот встретились двое настолько близких людей, что даже и слова-то им уже не нужны.
Малышка запищала, Маша взяла ее кормить, потом перепеленала. Все, что она ни делала, выходило у нее ловко и деловито, в каждом движении сквозила спокойная уверенность – какой здесь был контраст с Ольгой! Марина даже почувствовала что-то вроде легкого укола стыда за такие мысли. Все-таки они с Ольгой столько уже знакомы, уже почти что дружат, а такими мыслями Марина как бы предает их дружбу.
Левушка загрустил, потянулся к малышке, лежащей на маминых руках, занес над ее головенкой маленький кулачок для удара.
– Стой-стой-стой, глупый, что ж ты делаешь? Это ж твоя сестричка!
Маша отложила задремавшую девочку на безопасное расстояние и приложила к груди теперь мальчика. Он успокоенно зачмокал, на лице его появилось выражение довольства. Немного пососав, он тоже задремал. Маша аккуратно положила его на кровать с другой стороны от себя и весело прошептала:
– Ну вот я и свободна. Давай теперь с тобой, Марина, чай пить, пока они не проснулись!
Из бездонного шкафа был извлечен на сей раз электрический чайник, в него начерпали воды из стоящего в коридорчике ведерка, через мгновение он уже кипел. Маша разлила по стаканам в подстаканниках чай и нарезала яблочную шарлотку.
– Вот, успела вчера испечь. Как раз перед этим самым, ты представляешь? Думала – непременно надо что-нибудь сладкое, Илюшке из поста выходить. Да вот отнести не успела. Ну ничего, зато теперь мы съедим.
– А в чем же ты здесь печешь?
– Да вон, видишь, на шкафу микроволновка?
Этот дом внутри дома был, пожалуй, самым чудным чудом из всего, что Марине здесь встретилось, словно в самый миг, когда у Марины от страха и ужаса перед всеми внешними и внутренними изменениями окончательно замерло сердце, ей вдруг приоткрылся этакий карман в кармане – уютный, теплый кармашек, куда можно забиться, прийти в себя – новую, прежнюю, любую, перевести дух, выплакаться.
И Марина заплакала. Сказалась, наверное, усталость от сумасшедших предыдущих суток. Так сладко ей здесь еще не плакалось. Она свернулась клубочком в углу кровати, положила голову на подушку, подтянула ноги к подбородку. На этой кровати она ощущала себя как бы еще одним, третьим ребенком – вчерашний акушер, сама будущая мама, лежала и плакала тихо-тихо, даже не всхлипывая, чтобы не разбудить малышей. А Маша не спрашивала ее ни о чем, а просто достала из шкафа старенький шерстяной клетчатый плед и укутала им Марину до самого подбородка. И Марина плакала себе под пледом, пока не заснула, жалея, лишь что не может тоже приложиться к Машиной груди.
Впоследствии, вспоминая этот первый месяц в Крольчатнике, Марина удивится тому, как часто она здесь тогда плакала, и Денис скажет, что это типично для начала беременности. Но вот этот, конкретный, ныне описываемый плач оказался по-своему переломным. Отныне, если Марине хотелось плакать, она стремилась делать это уже не у кого-то на плече, а просто сразу срывалась с места и убегала сюда, в Маши-Илюшины комнаты, даже если их обитатели куда-то ненадолго уезжали и здесь переставали топить. Температура здесь в таких случаях становилась почти как на улице. Ничего! Марина забивалась на постель, зарывалась сразу под два одеяла, зная, что никто не будет на нее потом за это сердиться, свертывалась калачиком, все равно, конечно, мерзла, но терпела и не уходила отсюда, не выплакав до конца всех своих обид и огорчений и не умывшись после этого тщательно из стоявшего в коридорчике ведерка, даже если для этого приходилось пробивать ледяную корочку.
Так что с этих пор в Крольчатнике не видали Марининых слез, наоборот, она постепенно прослыла человеком очень выдержанным и стойким – даже, может, слегка холодноватым и флегматичным. И одна только Маша знала, что на самом деле это вовсе не так. А Маша ведь никому не говорила.
7
Следующие дни высвечиваются далеко не столь подробно. Объясняется это тем, что Марина уже сумела войти в некий ритм, вписаться и ощутить себя здесь своей. Отдельные элементы подобрались и сложились в целостную картину, в которой Марине каким-то образом удалось найти свое место и, как бы то ни было, устроиться в нем.
Она выучила дни своих дежурств и послушно вскакивала в эти дни в семь часов утра, чтобы успеть с уборкой и завтраком к девяти; она, как и все здесь, радовалась, когда приходило время купать детей, и с удовольствием сидела по вечерам у камина.
Она помирилась с Валерьяном – да, собственно, они и не ссорились, просто какое-то время избегали встречаться взглядами, а потом неожиданно перестали. Впрочем, о прежней близости между ними, конечно, не могло быть и речи.
Спала Марина одна. Приезжавший со вторника на среду Денис никак не показал своего стремления провести с нею эту единственную ночь. С кем он спал – с Аленой, Ольгой или Женей, а может, вовсе один? Марина не интересовалась. Она вообще старалась в эти отношения не вникать, уже поняв, что в Крольчатнике невозможно разобраться, кто тут с кем. Так, однажды утром Марина натолкнулась в коридоре на Илью, выходящего из Ольгиной комнаты, притом что Маша с детьми ночевала тут же, в пристройке. Женя несколько ночей провела у Алены – Марина узнала об этом тоже совершенно случайно и даже не пыталась представить себе, чем они во время этих ночей занимались.
Однажды вечером, когда все уже разошлись из столовой, Марина почему-то задержалась одна у камина. Спешить ей было некуда, никто ее за собой не звал и к себе не ждал. Марина смотрела на догорающие угольки, покусывала по привычке кончик косы и разглаживала натянутые на коленках джинсы. Ткань на них абсолютно побелела и истерлась почти до дыр.
Неожиданно в столовую возвратился Илья – оказалось, забыл на столе зажигалку.
– Сидишь? – спросил он, присаживаясь около нее на диван,
