Королевы Нью-Йорка - Е. Л. Шень
– Привет, – отвечает Акил. Он посматривает на Масуда, который роется в земле и бросает комки на вымощенную брусчаткой тропинку. – Дружок, – кричит он братишке, – не делай так.
Я неловко мнусь на месте, пока Акил подбирает брата с земли и переносит его на крыльцо.
– Иди дома поиграй, – велит он Масуду, и тот послушно исчезает за дверью. И мы остаемся вдвоем. Пыльца садится на рукав футболки Акила, и я борюсь с желанием стряхнуть ее.
– Давненько не виделись, – буркаю я – ну надо же такие идиотские слова выбрать.
Акил вымученно улыбается.
– Да, – отвечает он и, будто на секунду задумавшись, повторяет: – Да-а.
Такой он мальчишка рядом с этим огромным домом. Интересно, что за вид открывается из его комнаты. Может, на бассейн или на цветущий сад, как у Эверет, – сплошь розовые розы да шипы. Может, он устраивает вечеринки на заднем дворе с Мэдисон Поллак и другими девчонками, жарит бургеры на гриле, хрустит начос и болтает с ними о предметах, которые выбрал на следующий год. Акил скрещивает руки на груди и подходит ближе.
– Ну так, – говорит он, – что там у тебя стряслось?
Я переступаю с ноги на ногу.
– Я… Не понимаю, о чем ты.
– Все ты понимаешь. – Акил презрительно усмехается, качает головой. – Я тебе миллион сообщений отправил. Если я тебе не нравлюсь, могла бы так и сказать. Я бы это пережил.
Он умолкает, а я не знаю, что на это ответить. Но тут Акил продолжает:
– Ладно, не пережил бы – я бы очень расстроился, но хоть получил бы какой-то ответ. Ответы – это очень важно, понимаешь?
Взгляд Акила бегает по моему лицу, но в упор он на меня не смотрит.
– Мы же… мы же целовались, – добавляет он, – и я той ночью пошел домой, ну, типа, в полном восторге, и я думал, что ты тоже рада. В смысле, мне показалось, что ты рада, но если нет, ты могла хоть на звонок ответить. Или на сообщение. Да хоть ролик для «Тиктока» снять. Мне хватило бы любой реакции.
Мне кажется, что он сейчас заплачет. Его лицо искажено жуткой гримасой обиды. И я его добиваю – сама не знаю зачем.
– Да все ты пережил, – слышу я собственные слова. – У тебя вон Мэдисон есть.
Акил наконец смотрит мне в глаза, недоуменно склонив голову, будто я пришелец.
– Мэдисон? А Мэдисон какое ко всему этому имеет отношение?
– Забей.
Дурацкая была идея. Я борюсь с желанием броситься к велосипеду, и уехать прочь, и ехать, пока не стемнеет, и в магазинах не погасят витрины, и я смогу видеть собственное отражение в стекле.
– Нет, правда. – Акил подступает ближе. – Расскажи.
– Это ерунда. Серьезно. Мне пора домой.
И тут Акил прищуривается и зажимает переносицу.
– Ну конечно, – цедит он, – ничего ты мне не скажешь. Как всегда.
Как всегда. От этих колючих слов щиплет язык. Мне хочется рассказать ему, что, пока он изучал город, я изучала интерьер больницы, мысленно уговаривая бабулю поправиться. Наблюдала, как бабуля шаркает по линолеуму на неверных ногах, как она старается вернуть силы, которых лишилась – из-за меня, из-за нас. Я предпочла салюты и поцелуи с Акилом бабушкиному здоровью. Знаю, она уже в норме, но Джиа из будущего так рисковать не будет. Слишком высока цена.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – огрызаюсь я. – Вообще ничего.
Акил вскидывает руки. Те проделывают круг, как мельничные лопасти.
– Может, и не знаю, – соглашается он, – но хочу узнать. Как ты не поймешь, Джиа? Я все лето только этого и хотел.
Я задыхаюсь. Мамин перерыв почти закончился, и она будет ждать моего возвращения. Сиси залезет мне на руки и будет ныть, пока я не соглашусь наряжать вместе с ней кукол. И надо платить по счетам, ресторан все еще до конца не оправился, и мое место там, а не здесь.
– Мне пора, – повторяю я.
И убегаю с его подъездной дорожки – под подошвами хрустит гравий. Достигнув велосипеда, я нахлобучиваю шлем и убираю подножку. Я слышу, как Акил зовет меня, но не оглядываюсь. Только кручу педали с такой силой, что начинают болеть ноги, и попутный ветер несет меня домой.
31
Эверет
– Выглядишь идеально.
«Идеально» – не то слово, которое я выбрала бы для описания надетого на мне колючего жакета из синего атласа или шапки-докер с узорами в виде драконов, нахлобученной мне на макушку. «Позорно» подошло бы куда больше. «Фальшиво» тоже. «Ариэль была бы в ужасе» – вот еще вариант до кучи.
Костюмерша Джули подводит меня за плечи к ростовому зеркалу, чтобы мы могли насладиться видом этого убожества во всей его полноте. Такое чувство, будто в рукавах ползают постельные клопы или жужжат мошки, которые упорно поедают мою плоть.
Джули в блаженном неведении.
– Я использовала этот костюм для последней «Милли», над которой работала, и, честно скажу, меня поражает, что у моих Чин Хо одни и те же габариты. Какова вероятность, а? Наверное, это судьба.
Она посылает воздушный поцелуй потолку гримерки, будто это театральные боги благословили нас дешевыми мешковатыми костюмами с вроде как азиатскими мотивами. Я вымученно улыбаюсь ей. Всю неделю я только так и улыбаюсь. Например, когда Чейни вчера за ужином поцеловал меня в лоб. Или когда Рэй спросила меня, живу ли я в «азиатской части Нью-Йорка». Ариэль в Корее носит украшения мертвой сестры и старается быть сильной, Джиа мечется между рестораном, Акилом и больной бабулей, а я способна лишь улыбаться по команде и пытаться забыть, что здешний театр интересует только цвет моей кожи.
Я поправляю жакет, думая о том, что за Чин Хо носили его до меня. Были ли то ребята вроде Райана, которые не задумываясь согласились на роль китайца? Или они тоже испытывали раздвоение личности всякий раз, когда приподнимали шапку в драконах, лакействуя перед злобной миссис Мирс? Болела ли у них душа, когда они задумывались о своих друзьях, о самих себе и тех проблемах, с которыми сталкиваются реальные Чин Хо? Те, кого писатели в полосатых костюмах с сигарой в зубах никогда не смогли бы понять?
Из динамика гримерки звучит голос Абеля – он объявляет перерыв на двадцать минут. Джули находит свою сумку, роется в ней и достает ключи.
– О, слава богу, – говорит она, – умираю с голоду. Эв, повесь костюм обратно на плечики, ладно? Там есть вешалка с твоим именем.
Я молча киваю, и она выпархивает из комнаты, позвякивая ключами на ходу. Я
