От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв
Слова Цамбы заставили Сурэна призадуматься.
— Как получается, что молодняк из общественного стада забирают в личные хозяйства? — строго спросил он бригадира. — За это будем наказывать! — Он взглянул на Цамбу, на его разгоряченное лицо, усыпанное бусинами пота, на маленькие глаза, с настороженным выжиданием смотревшие на секретаря. — Вы, пожалуй, правы, дорогой товарищ. Общественный скот надо метить. Только не личными клеймами, а клеймом единого образца, чтобы никому не повадно было зариться на общественное добро.
— Клеймо надо изготовить попроще, — вставил бригадир.
— Например, в форме небольшой сережки, будет просто и красиво, — отозвался Цамба. Предложение Сурэна ему пришлось по душе.
Разобрав еще несколько споров и убедив аратов больше не вмешиваться в распоряжения бригадира, а главное, дав твердое обещание установить строгий контроль, Сурэн и не заметил, как наступил вечер. Пришлось поездку в соседний хотон отложить на утро. К полудню погода разгулялась, хотя рассвет был хмурым.
В потоках солнечного света зазолотились редкие кустики трав, что росли пообочь извилистой дороги, убегающей к горам Ар-Жаргалант. В другое время Сурэн непременно спешился бы, чтобы полюбоваться живописным пейзажем, но сейчас его мысли все еще были заняты увиденным в хотоне Чултэма.
В свое время, будучи слушателем курсов для руководящих работников, Сурэн с недоверием отнесся к утверждению лекторов об особых трудностях в преодолении частнособственнических традиций в сознании людей. Тогда казалось все просто: победил социализм — следовательно, исчезла почва для таких традиций. Как же он был тогда наивен! Теперь он понимает, что это значит, когда арат приезжает в общественную отару и говорит: «Я соскучился по своим овечкам». И любая работа из рук валится у такого арата, покуда не убедится он, что с овцами все в порядке. От иных бригадиров часто можно слышать жалобу: собственных маток чабаны выдаивают так, чтобы осталось молоко ягнятам, а остальных маток опустошают до последней капли, чтобы побольше сдать молока. Ну, подохнет десяток-другой ягнят, невелика беда. Всегда найдется причина, чтобы списать убыль. Психология — тонкая штука. Контроль надо усилить, работу организовать так, чтобы не оставалось ни малейшей лазейки для охотников до общего добра.
Сурэн, увлеченный своими мыслями, не сразу услышал, как у него за спиной звонко зацокали конские копыта.
— Товарищ секретарь! — окликнул его юношеский голос. Сурэн оглянулся — Чойнроз! До чего ж не похож был этот серьезный, чуточку грустный паренек на давешнего пьяного молодчика.
— Как хорошо, что я вас догнал! — сказал Чойнроз. — Вы уж извините меня за вчерашнее. Выпил малость. Больше это не повторится, даю слово.
Они спешились, присели на плоские большие камни, подставив солнцу спины, и Чойнроз поведал Сурэну всю свою историю без утайки, чувствуя, как от этого рассказа на душе у него становится легче. Ведь никто не хотел толком его выслушать, только прочь гнали, словно прокаженного. Сурэн и без того уже знал о Чойнрозе все, но ни разу не перебил, давая тому возможность излить свою душу.
— Теперь ты понимаешь, как неправильно жил прежде? — спросил он наконец.
— Понимаю, — ответил Чойнроз, открыто глядя в глаза собеседнику. — И себя опозорил, и своих земляков. Больше всего на свете хочу теперь доказать, что стал совсем другим человеком. Эх, мне бы только попасть в молодежную строительную бригаду! Да секретарь ревсомольской ячейки Магнай и слышать об этом не хочет.
— Ладно, подумаем, как тебе помочь, — пообещал Сурэн. — Поговорю в правлении, а ты через пару деньков приезжай на центральную усадьбу, надеюсь, к тому времени вопрос о твоем трудоустройстве решится. Но и ты, смотри, не подведи меня. Доверие потерять легче легкого, а вот вернуть его во сто крат труднее.
— Большое спасибо, товарищ секретарь! Если б вы только знали, как истосковался я по работе! Порой, словно наяву, чувствую запах сырой глины, свежей известки. — Эти слова вырвались из самой глубины души, и Сурэн живо откликнулся на них, но разжалобиться себе не позволил. Он только ласково улыбнулся пареньку.
— Да ты поэт, оказывается! Может, споешь что-нибудь? Я сам не пою, зато послушать — большой охотник.
На скаку рукой умелой
Заарканил я коня.
А любовь — такое дело —
Заарканила меня, —
запел Чойнроз, лукаво поблескивая черными глазами.
— Ты женат? — спросил Сурэн, когда Чойнроз оборвал песню на самой высокой ноте.
— Нет, — вздохнул парень. — Но любимая есть. Только ведь она меня и за человека не считает. Для нее я всего лишь бывший арестант.
— Так поговорил бы с ней начистоту, как сейчас со мной. Кто же она, если не секрет?
Легкий румянец проступил на смуглых щеках Чойнроза.
— Ее зовут Цэвэл. Это дочка арата Дамбия. Если вы ее знаете, прошу вас, ничего обо мне не говорите. Я сам постараюсь заслужить ее доверие. — Чойнроз хотел еще добавить — любовь, но не решился — о том, что Цэвэл когда-нибудь полюбит его, он мог только мечтать.
— Доверие, брат, прежде всего, — улыбнулся Сурэн, вспоминая собственную молодость. — Ну, пора в путь. — Он провел рукой по затылку. — Ишь, как припекает.
Они разъехались, и вскоре таинственное молчание задумчивых гор Ар-Жаргалант нарушила веселая песня:
Конь с арканом прочь умчался.
Догоняй теперь, лови.
Но как был, так и остался
Я в неволе у любви.
Горное эхо подхватило страстный напев, и Сурэн мысленно, от всей души пожелал, чтобы он достиг ушей той, которой был посвящен.
ЧУДО
Прокладка канала затянулась. Если и дальше так пойдет, не то что к весне — до осени не закончить. Несколько человек, поддавшись примеру Ванчига, покинули стройку. Даже бригадир Лувсанпэрэнлэй крепился из последних сил, он то и дело подъезжал к председателю с такими речами, от которых тому муторно становилось.
Однажды, когда Дооху приехал на канал, Лувсанпэрэнлэй заявил напрямик:
— Послушайте, председатель, мы выбились из сил, пообносились, отощали. Нет больше мочи. Видать, затеяли мы пустое дело. Даже если проложим канал, неизвестно еще, не уйдет ли из него вода в пади Хотгор и Гудгэр. Терпение мое на исходе, да и у других тоже. Что
