Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин
«А супруга?» — спросилъ про себя Борщовъ.
— Мой мужъ, — продолжала Катерина Николаевна, точно отвѣчая на этотъ вопросъ: — занятъ по вечерамъ своею судейской работой.
— Неужели васъ никуда не тянетъ поблистать, потѣшить свое тщеславіе, повеселиться?
— Теперь никуда; но я замѣчаю, что вы опять начинаете вашъ скептическій допросъ. Прощайте.
Борщовъ всталъ и, смиренно улыбаясь, пожалъ ей руку. Но ему такъ захотѣлось посидѣть еще около нея, даже ничего не говоря или ведя самый пустой разговоръ.
— Прощайте, — повторила она: — смотрите-же познакомьте меня скорѣе съ женщиной-человѣкомъ.
Онъ, незамѣтно для себя, еще разъ пожалъ руку Катерины Николаевны и вышелъ, сдѣлавъ надъ собою усиліе, чтобы не обернуться и не взглянуть на нее.
А Катерина Николаевна просидѣла нѣсколько минуть на диванѣ, съ закрытыми глазами, и тихо улыбалась.
VIII.
Прядильниковъ послалъ еще телеграмму въ Москву и получилъ, наконецъ, отвѣтъ: «буду». Карповъ пріѣхалъ черезъ два дня послѣ своего отвѣта.
— Что съ тобой? — вскричалъ онъ, вваливаясь въ комнату Прядильникова. — Или ты мнѣ сюрпризъ закатилъ? Кто этакія телеграммы посылаетъ? Ты хоть-бы постыдился передъ телеграфистками: и пріѣзжай, коли не хочешь быть такимъ-сякимъ». А я, можетъ быть, въ телеграфномъ вѣдомствѣ обрѣлъ нѣкую дѣвицу, наклонную къ законному браку. И вдругъ она читаетъ… Ты только это сообрази!
— Ну, ну, полно орать, — перебилъ его Прядильниковъ, цѣлуя его. — Коли послалъ телеграмму, значить нужно было.
— Ну, такъ разсказывай. Ты живъ, здоровъ, Европа не провалилась. Изъ-за чего-же было гнать меня?..
— Хочешь ѣсть? — спросилъ вдругъ смягченнымъ тономъ Прядильниковъ.
— Да ты не заговаривай, а отвѣчай мнѣ прямо безъ увертокъ. Ну, говори: это Евдокія тебя зарядила?
— Ты сними сумку-то.
— Сумку-то я сниму, да ты-то мнѣ отвѣчай: это дѣло рукъ Евдокіи?
— Тебѣ слѣдуетъ быть здѣсь, — строго выговорилъ Прядильниковъ и весь нахмурился.
— Слѣдуетъ… Это почему?
— Алешка, ты подло поступаешь.
— Не бранись, Николаичъ, прибью!
— Да, ты поступаешь подло. Ты, какъ трусъ, далъ бѣжку въ Москву и тамъ напустилъ на себя блажь…
— Такъ и зналъ! Евдокія изволила прочесть тебѣ мое посланіе.
— Ну, такъ что-жь?
— И ты, вмѣсто того, чтобы погладить меня по головкѣ, вызываешь меня изъ Москвы такими дурацкими телеграммами? Ха, ха, ха! да вѣдь это курамъ на смѣхъ!
Прядильниковъ взялъ Карпова за обѣ руки, подвелъ его къ дивану, усадилъ и самъ сѣлъ рядомъ съ нимъ.
— Послушай, Алешка, — началъ отъ менѣе сердитымъ голосомъ: — ну, развѣ я повѣрю, что ты серьезно женишься.
— Вѣрь, не вѣрь, это къ дѣлу не относится. Жениться я не собрался, вотъ сейчасъ-же никакой нареченной у меня не имѣется, но я покапчиваю свое бумлерство, слышишь ты?
— Слышу, но не вѣрю.
— Не вѣрь, чортъ съ тобой! Изъ-за чего-же мнѣ передъ тобой распинаться! Ужь коли ты не сочувствуешь-моимъ новымъ стремленіямъ къ добродѣтели, такъ что-жъ мнѣ остается дѣлать? Ну, посмотри, какая все это ерунда: я живу себѣ въ Москвѣ, благодушествую, заканчиваю цѣлый періодъ своей жизни; готовлю себя въ отцы семейства, а ты здѣсь, подъ тлетворнымъ вліяніемъ петербургской Фрины, безумствуешь, волнуешься, глупишь и посылаешь мнѣ безсмысленныя депеши. Сколько я наблюдалъ за тобою въ послѣднее время, ты сталъ гораздо большепохожъ на человѣка, раскусилъ тѣхъ, кто загребалъ жаръ, твоими руками, думаешь сколько-нибудь о себѣ, не изображаешь собою божьей коровки…
— Ну, такъ что-жь? — прервалъ его Прядильниковъ.
— Изъ всѣхъ посылокъ я был въ правѣ вывести то заключеніе, что ты и въ другихъ обстоятельствахъ жизни станешь поступать почеловѣчески. И что-же? Сдѣлавши глупость, ты еще упорствуешь, какъ-будто и въ самомъ дѣлѣ оказалъ маѣ благодѣяніе, вырвавши меня съ бухту-барахту изъ Москвы.
— Перестань болтать- крикнулъ Прядильниковъ, энергически запахнувшись въ халатъ. — Эта женщина тебя такъ любитъ, ты обязанъ поступать относительно ея съ полнѣйшею деликатностью и искренностью. Она смотритъ на тебя, точно на сына или на брата. У тебя явилась какая-то блажь, и вдругъ ты, вмѣсто того, чтобы обойтись съ нею, какъ она этого заслуживаетъ, пишешь ей циническое письмо.
— Какое? — переспросилъ Карповъ.
— Циническое, говорю я. Вь этомъ письмѣ нѣтъ ничего, кромѣ вздора, сумасбродства, безпутнаго эгоизма!
— Прибавь еще мизерабельности и соціабельности, какъ выражался нѣкоторый россійскій цензоръ.
— Да, — горячился Прядильниковъ. — Ничего нѣтъ, кромѣ твоей глупой блажи. И повторяю еще, какъ-бы ты нисмотрѣіъ на эту женщину, ты не смѣешь съ нею такъ обращаться. Она въ тысячу разъ лучше тебя, и умнѣе, и благороднѣе, и великодушнѣе.
— И еще что?
— Довольно и этого. И ты не имѣешь никакого права смотрѣть на нее свысока. Ты самь безпутный забулдыга и больше ничего. Она тебя полюбила, какъ порядочнаго человѣка…
— Николаичъ, пощади! Какая это женщина когда-нибудь полюбила меня, какъ порядочнаго человѣка!
— Ну, да ужь ты какъ тамъ ни болтай, какъ ни увертывайся, а не можешь ты не сказать, что она тебя, урода, любитъ чортъ знаетъ какъ.
— Ну, любитъ, а потомъ что?
— И ты смѣешь такъ цинически отвѣчать мнѣ! Да ты, Алешка, дошелъ до геркулесовыхъ столбовъ нахальства и бездушія! И кто тебѣ, послѣ того, повѣритъ, что ты хочешь измѣнить родъ жизни? Ты и въ любовныхъ-то твоихъ дѣлахъ поступаешь, какъ самый послѣдній хлыщъ.
Карповъ все время глядѣлъ на Прядильникова и улыбался.
— Ты кончилъ? — спросилъ онъ его, вставая съ дивана и становясь противъ него со сложенными на груди руками.
— Тебѣ хоть колъ на головѣ теши. Я съ такими нравственными уродами говорить не намѣренъ!
— Послушай, Николаичъ, — началъ Карповъ болѣе серьезнымъ тономъ — полно-же говорить глупости. Все, что ты прибиралъ тутъ, до такой степени дико, что не вѣришь даже своимъ ушамъ. Ты ли говоришь это? Ты мнѣ дѣлаешь сцену за то, что я хочу покончить связь, которая начинаетъ мнѣ претить. Вотъ они цѣломудренные-то аскеты! Имъ непонятны лучшія побужденія душевнаго изящества. Молодой малый, зря прожигающій свою жизнь, сталкивается съ русскою камеліей, убѣгая отъ прелестей совращенія чужихъ женъ, и она, разумѣется, въ очень скоромъ времени ему пріѣдается. Съ ней позналъ онъ неопрятную тщету своихъ холостыхъ похожденій и рѣшился разорвать связь. И вдругъ цѣломудренные Іосифы кричатъ: ты негодяй, ты надругался надъ чувствомъ женщины и долженъ остаться на вѣки-вѣчные ея рабомъ! Гдѣ же-тутъ логика? Гдѣ же тутъ самая элементарная мораль?
— Ты врешь! — крикнулъ Прядильниковъ.
— Да ты мвѣ отвѣть: связь съ такою женщиной, какъ Евдокія, чистоплотна она
