Когда наступит тьма - Жауме Кабре
Заявив, что для него глубоко безразлично, верит ли кто-либо своим ушам, участковый выразил намерение осмотреть его рабочее место, как будто до конца не мог поверить, что Арнау писатель. Он рассеянно оглядел разбросанные по столу листы, сказал: «компьютер, наверное, придется конфисковать», и Маури, у которого приятно засосало под ложечкой от ощущения близкой опасности, сказал: «как вам угодно, при условии, что вы дадите мне взамен другой». Инспектор не удосужился ответить; он глядел на уставленные книгами стены. Страдая кривошеей, он даже пытаться не стал читать названия, а ограничился тем, что неодобрительно развел руками.
– Тебя часто публикуют?
Нет. Пока еще нет.
– Тогда никакой ты не писатель.
– Писатель – это тот, кто пишет, а я пишу без передышки.
Инспектор брезгливо приподнял несколько листов бумаги и снова положил их на стол. Он вышел из кабинета с облегчением, которое испытывает человек, покидая место преступления, чтобы вернуться к повседневной жизни.
Волокита продолжалась еще четверть часа. Чертов полицейский был до такой степени туп, что с момента своего прихода никуда не продвинулся и все время буксовал в одном и том же месте. Когда же он наконец ушел, в душе Маури воцарилось такое блаженство, какого он никогда еще до тех пор не испытывал. Блаженство сознавать себя хозяином мира и людских судеб, соединенное с невыразимым покоем, который дарует безнаказанность, заслуженная проницательным умом.
* * *
На кухонном столе, словно головоломку из тех, что она в детстве любила собирать, Виржиния сложила имя и адрес Амалии. И номер телефона. Сердце ее колотилось от ярости и негодования. И от страха. Может быть, этот тощий псих у «Педреры» просто над ней издевался. А может быть, и нет.
Услыхав шум у входной двери около того часа, когда Эриберт обычно возвращался домой, она все еще сидела у кухонного стола, разглядывая головоломку, все еще думала, что делать. Самое неприятное было впереди.
– Привет, ты что тут делаешь? Что это у тебя?
Она чуть повернула головоломку к мужу, а тот наклонился, похлопал себя по карманам, достал очки, надел их, еще раз наклонился и прочитал: «Амалия Контререс, улица Майорки…»
– Что это еще такое? – спросил он, выпрямляясь и снимая очки.
– Я так понимаю, это ты мне должен объяснить.
– Кто эта… – он наклонился к обрывкам и, не надевая очков, прочел: – Амалия?
– То есть как кто? Любовница твоя.
– Тоже мне выдумала, – сказал Эриберт Бауса, выходя с кухни. И, стоя у двери, спросил: – А ужинать мы сегодня разве не будем? Хочешь, что-нибудь приготовлю?
Виржиния взяла мобильник, пробежала глазами по головоломке и стала набирать написанный там номер.
– Сейчас посмотрим, что она скажет, твоя любовница.
Она набрала номер. Эриберт вернулся на кухню.
– Кто тебе это дал? Такой тип, худой как спичка?
– Он самый.
– Да это просто псих, который хочет, чтобы я его опубликовал, а так как делать я этого не желаю, он всячески мне вредит.
– Ну-ну. А я что, должна этому поверить?
– Как хочешь. По-моему, он нам с тобой уже изрядно напакостил.
– А что же ты его не публикуешь?
– Да он же псих.
– А разве это плохо? Подожди секундочку. – И в телефон: – Амалия Контререс? (…) Это ты, моя красавица?
* * *
«До чего тупые люди полицейские, – подумал Маури, сидя в автобусе. – Весь подъезд опросили, чтобы прийти к выводу, что неизвестно, кто виноват. Вот идиоты! Это мог быть любой из семи миллиардов жителей земли».
После этого принципиального заявления он почувствовал себя просто замечательно. Особенно его радовала мысль, давно поселившаяся у него в голове и приобретавшая все большую ясность: раз уж он, словно бог, управляет жизнями сотворенных им персонажей, разве не может он быть богом для окружающих его людей? Ведь это он сам решил, что Ирене должна умереть, когда писал рассказ о зоопарке? Он решил это просто так, а вовсе не повинуясь логике повествования. А потом написал, и Ирене сыграла в ящик и даже не пикнула, поскольку я бог. А теперь, решил Маури, из шестнадцати пассажиров автобуса на смерть будет обречен водитель, потому что такова моя воля.
С этим пришлось повозиться: доехав до конечной остановки, на незнакомой площади, водитель вылез из кабины, зашел в бар на углу, через несколько минут вышел оттуда и закурил сигарету возле автобуса. Сидя на скамеечке на остановке, Арнау Маури, вооружившись терпением, свойственным богам, наблюдал за движениями своей жертвы и поставил себе цель: не пройдет и четырех дней, как, еще до наступления пятницы, этот человек умрет.
Он посвятил два дня изучению его передвижений, распорядка и привычек. На третий день, в двенадцать часов тринадцать минут, бог Арнау Маури жевал отвратительный бутерброд в баре на маленькой площади и глядел, как его мертвец заходит в заведение, делает знак заспанной официантке за стойкой и направляется в туалет. Официантка, ни слова не говоря, стала варить ему кофе. Когда она поставила его на стойку, Маури подошел и отвлек официантку, спрашивая, сколько он ей должен. Между делом бог преспокойно оплатил счет, капнул пару судьбоносных капель в кофе своей жертвы, взял сдачу и ушел как раз тогда, когда мертвец, громыхая дверями, выходил из туалета. Как бог, Арнау Маури скривился в презрительной ухмылке. Как бог, он даже не обернулся, чтобы посмотреть на своего мертвеца в последний раз. Он удалился с площади, неторопливо шагая к следующей остановке, расположенной в пятистах метрах оттуда; потом сел и стал ждать, не идет ли его автобус. Нет. Его и след простыл. Напротив, другой автобус на большой скорости проехал, извергая дым, как раз в сторону площади и развернувшейся там, должно быть, трагедии. Он представил себе это: «Эй, что с тобой, что случилось? Эй, глядите, мужчине стало плохо, вдруг, ни с того ни с сего», и так далее. Будь у него побольше божественной практики, он остался бы понаблюдать за последствиями своих решений, но пока следовало действовать благоразумно. Как только послышалось стремительное завывание «скорой помощи», Маури встал со скамейки и легким шагом отправился к себе на Олимп.
На следующий день он узнал, что его мертвеца звали Агусти Морага Перес. АМП, те же инициалы, что и у меня! Странная штука смерть! – подумал он, свернув газету и пообещав матери, что в тот вечер останется в баре допоздна после ухода Розы, пусть она не волнуется. Ему хотелось некоторое время пожить спокойно и вдоволь насладиться своей властью над жизнью и смертью. А еще он хотел поразмыслить, нельзя ли назначить
