Когда наступит тьма - Жауме Кабре
– Так и есть. А теперь рассказывайте.
Седовласый старик молчал, и Маури поднялся с места, но хозяин и ухом не повел, только допил последний глоток кофе.
– Врете вы все, – отрезал он, не глядя на Маури. – И про романы, и про крыс.
Арнау Маури снова сел на стул и нервно пригладил волосы рукой. Неловкое молчание продлилось долго.
– Ну что ж… Вы правы.
– Я весь внимание.
– Может быть, лучше вам этого не знать.
– Ну уж нет, мне нужно это знать, чтобы установить цену за мои услуги.
– Тогда любая выдумка сойдет.
– Обманщик вы никудышный. Начнете втирать мне очки, я и сам вас проведу, и останетесь с носом. Кроме того, я страх как любопытен и хочу знать, зачем вам яд.
– Отлично, но если вы выболтаете мою тайну, я вас убью.
– Ой-ой-ой, как страшно. Говорите же, мне не терпится! Я с малых лет чрезвычайно любопытен, и никакими угрозами меня не остановишь. Я весь внимание.
– Короче, дело в том, что я часами сижу дома и пишу, и… В общем, есть у меня один сосед…
Маури умолк. Доктор посмотрел ему в глаза и сказал, ну давай же, парень, а то день на исходе, да и жизнь коротка.
– Значит, так… Мой сосед завел двух злых собак, и они лают с утра до вечера.
– А вы хотите, чтобы они заткнулись.
– Нет-нет, я хочу, чтобы заткнулся сосед.
* * *
Эриберт Бауса спал недолго и тяжко, его тревожили несвязные образы из ночного чтива. За завтраком, сидя напротив еще более заспанной Виржинии, которая действительно пришла домой позднее позднего, он чувствовал, как прочитанные за ночь страницы подступают к горлу, словно изжога. Следовало признать, что та немалая часть рукописи этого безумца, которую он успел изучить, пришлась ему по вкусу. Однако вымогательский тон записки был противен. С утра в издательстве он был молчалив и, когда выдавалась свободная минутка, продолжал читать Сантигу. Между тем и сем он так забегался, что к тому моменту, когда в ресторане Пьетро спросил его, один ли он сегодня будет обедать, под глазами у него лежали глубокие тени.
– Нет-нет, я жду знакомую. Она вот-вот подойдет.
– Хорошо. Бокальчик пива?
– Безалкогольного.
Как только Пьетро скрылся из виду, к главному редактору с улыбкой устремился чрезвычайно тощий человек, настолько хлипкий, что казалось, он расколется пополам, если наткнется на угол стола. Остановившись прямо перед ним и не переставая улыбаться, он взялся за спинку стула, как будто прося разрешения пообедать с Бауса за одним столом.
– Здесь занято.
И в ус не дуя, тощий пододвинул к себе стул и уселся напротив главного редактора. Оглянулся по сторонам, взял кусочек хлеба из корзинки, а по возвращении Пьетро указал на бокал и заявил, что тоже желает пива.
– Нет, извините, – рассерженно заметил Бауса, – я жду одного человека.
– Все мы кого-то ждем. – И любезно обратился к Пьетро: – Холодненького, пожалуйста. – И снова к главному редактору: – А я жду тебя.
– Разве мы знакомы?
– Конечно. Меня зовут Олегер Сантига.
– Как?
– Ой-ой-ой, с глаз долой, из сердца вон! Я автор…
– О боже, тот самый тип…
– Так точно, тот самый тип. – И наставил на него палец. – Тебя не впечатлило рассуждение о власти автора над персонажем, равной власти творца? А?
Бауса разгневанно поднялся с места.
– Право слово, писал и балдел, – подтвердил незнакомец, сжимая руку в кулак. – Я чувствовал себя богом!
Эриберт Бауса швырнул на стол салфетку. Не двигаясь с места, Олегер Сантига шепотом добавил:
– Только уйди сейчас, я тут же сообщу Виржинии про твои шашни с Амалией, которые длятся уже полтора года.
Бауса развернулся и пошел, не говоря ни слова. Вслед ему неслись слова Олегера Сантиги: «Тебя не удивляет, откуда мне известно, что ты уже прочел мой текст сегодня?»
Пьетро как раз подходил к столику с двумя меню.
– Ну-с, поглядим, что у нас тут есть, – сказал Сантига, хватая одно из них.
* * *
Не в силах больше слушать душераздирающий вой, который продолжался уже несколько часов, Маури открыл окно во дворик в надежде покончить с этим раз и навсегда, поскольку писать в таких условиях было невозможно. Какая-то из двух собак, то ли Плакса, то ли Вакса, подняла голову и зарычала, как будто углядев в его движениях угрозу. Маури с безопасной высоты второго этажа тоже оскалил зубы. Тогда Плакса, хотя, возможно, что и Вакса, залаяла так отчаянно, что можно было подумать, будто ей нанесли поистине чудовищную обиду. Но как только Маури швырнул ей кусок отравленного мяса, паскудная тварь смолкла, а ее подруга все еще выла в квартире. То ли Плакса, то ли Вакса тщательно прожевала все подряд, и мясо, и отраву, и проглотила. Тем временем Вакса, или, возможно, Плакса, выскочила из дома в ярости, услышав, как другая сука что-то жует, и тогда Маури швырнул и ей кусок мяса. Обе псины поглядели вверх, принюхиваясь и растерянно поскуливая. Может, им мало отравы? Дубины стоеросовые, под стать хозяину, который вчерашним вечером, заглянув в бар, позволил налить смертельную отраву в стопку виски, которую он каждый божий день выпивал перед тем, как отправиться домой… До чего же приятно иметь дело с маниакально педантичными, предсказуемыми людьми.
– Сын, ты чем занят?
Маури обернулся и скривился. Потом закрыл окно.
– Опять ты их дразнил?
– Незачем их дразнить, они и так лают без умолку.
– Я пошла в бар помочь Розе, она сегодня уже долго работает одна.
– Сегодня вечером на меня не рассчитывай.
– Беда с тобой; куда ты опять собрался?
– На презентацию: это книга, в которой…
– Все книги, книги, книги!.. Прав был твой отец!
Маури прислушался. Собаки не лаяли. Быть может, они уже отлетели в мир грез, чтобы составить компанию своему занудному и придирчивому хозяину. Он заперся в кабинете, до потолка забитом книгами, чтобы дальше работать над повестью, но в сладкозвучной тишине смерти не сумел написать ни строчки.
* * *
Олегер Сантига поднялся по лестнице к себе домой, негромко посвистывая. Он был доволен и потому чувствовал себя лучше, сильнее и, несмотря на худобу, неуязвимее, привлекательнее, прекраснее во всех отношениях. Однако не успел он добраться до лестничной клетки, где располагалась его квартира, как свист разом умолк.
– Какого хрена? – произнес он вслух, хотя был твердо убежден, что монолог, произносимый героем наедине с собой, – самое что ни на есть фальшивое и графоманское явление, которое только способна вытерпеть
