Шлейф - Елена Григорьевна Макарова
Анна стояла перед ним, завернутая в серое полотенце.
— Да тут какой-то герой пытается отмазать свою жену.
— Это отец Алексея Федоровича.
— Молодец! Защищать жену от подобных нападок в 1937 году…
— И попутно пинать сапогами расстрелянных…
— Не осуждай.
* * *Они съездили в супер.
— Куда столько? — спросила Анна, глядя, как он забрасывает в корзину продукты.
— Нас много.
— Мои не едят. Хотя Алексей Федорович любит кукурузу и ананасы. Еще он ест суп.
— Кто ему варит суп?
— Рыжая женщина с зелеными глазами.
Арон выронил из рук стеклянную бутылку с морковным соком — кафельный пол окрасился в рыжий цвет.
Прибежала уборщица, раз-два — и все чисто.
— Не переживай, я не люблю морковный сок.
— Зато мой сын любит.
— Возьми другую бутылку.
Арон взял, заплатил за все карточкой, и они вместе покатили коляску к машине.
Зарядил косой дождь.
— Тут сидел английский король французского происхождения? — указала Анна на круг, с которого они повернули на Газу.
— Откуда ты знаешь?
— Ты мне о нем рассказывал.
— Почему ты не называешь меня по имени?
— А какая в этом надобность? Ты — это ты.
— Но кто я тебе?
— Опекун.
Никакого лукавства
Он вернулся домой в час ночи. На цыпочках прошел в кухню, разложил продукты в холодильнике, бутылку с морковным соком оставил на столе.
В белизне ванной его одежда выглядела инородным телом, чем, собственно, она и являлась. Запятнанную рубашку, да и все вообще он запустил в стиралку и встал под душ. Вода из широкой насадки струилась по большому телу.
Стекло вставлено, крышка привинчена, отвертки сданы хозяину — это была чудная прогулка после спагетти с сыром и грибной подливкой, хотя о посуде, в которой пришлось готовить, лучше не вспоминать. Ела она с удовольствием, кофе, который она отхлебнула из его стакана, по вкусу не пришелся, пожалуй, это единственное, что ей не пришлось по вкусу.
Ей было жаль его отпускать, они «могли бы спать валетом». Откуда это? В какой-нибудь книге прочла. Конечно же, она помнила, как его зовут. За ужином Арон, вдохновленный внезапными изменениями, подкатывался к ней с простенькими вопросами типа что она любила есть, когда была маленькая. Ответом был изумленный взгляд разверстых глаз и всплеск рук. Никакого лукавства. Похоже, сдох хард-диск, хранивший сорокалетнюю память. Хорошо, хоть нынешний цел. В случае чего, есть копия. За предыдущим процессором, видимо, никто не ухаживал, что привело к тотальному засору. Полетел вентилятор, подающий воздух, заржавели контакты, покрылась плотным слоем пыли материнская плата… Но пуск состоялся. И пусть она живет, как дитя, чье прошлое крепко спит в подсознании, пусть ее занимает чужое прошлое, пусть зарабатывает на быт переводами с чужих языков — главное, чтобы ничего над собой не сотворила и чтобы в годовых отчетах в графе «трудотерапия» значилось не мытье ложек в больничной столовой, а «интеллектуальный труд при высоком IQ».
Экскурсии
Май 1922 года. В окне — расцветающие каштаны, на столе — учебники.
В том, что Федя сдает экзамены в такую пору, виноват мост через Ситню. Ни к черту не годился. Пришлось пешком-петушком топать до Поречья, из-за чего он пропустил поезд, опоздал в училище, не успел на экзамен по тригонометрии и на зачет по истории.
Ничего, русский человек работает порывами, а раз Федя русский, он так и работает. Или, наоборот, он работает порывами, следовательно, он русский.
Вот именно русский, э, да что в том толку?
Новая экономическая политика вернула в столицу блестящие магазины и упитанных буржуа. Снова капитализм? «Не верю в Россию — верю в большевиков», — записал он в дневник и решил, пока на словах, оставить город, ехать после экзаменов в Видонь, дышать чистым воздухом. В деревне больше радостей и труда.
Произошла ли с ним какая-нибудь существенная перемена? Да. В отношении Д. Последствия, увы, не заставили себя ждать: пришлось лечиться. И как следует задуматься о добрых и злых сторонах своего поступка, донести до ее светлости совести, что, в сущности, ничего такого не произошло.
Укреплению духа способствовали и экскурсии. В Пулковской обсерватории, расположенной на высоком, заросшем лесом холме, Федю заинтересовал 30-дюймовый рефрактор длиной в 7 сажен. Да и сами комнаты, окрашенные в синий цвет, настраивали на звездное чувство.
В Гатчине, примечательной своим дворцом
