На весах греха. Часть 2 - Герчо Атанасов
Они шли медленно, то и дело останавливаясь передохнуть. Поддерживаемый с обеих сторон под руки Елицей и Миной, Нягол походил на библейского великомученика, вернувшегося из заточения, или аскета, поводящего жизнь в постах и молитвах. Он неловко чувствовал себя под взглядами прохожих, но заботливая рука Елицы и немного робкие, будто ищущие опору пальцы Мины придавали ему твердость духа. После нескольких прогулок Нягол почувствовал, что руки Елицы и Мины касаются его по-разному, и смутился: этого еще не хватало.
Они говорили обо всем, что придет в голову. Чаще всего Нягол рассказывал о прошлом города — о людях, о разных происшествиях, о буднях и праздниках, а девушки слушали и расспрашивали. Нягол отвечал с удовольствием, присущим пожилому человеку.
Это не укрылось от Мины. Обхватив обнаженную руку Нягола с блестящей, уже ставшей упругой кожей, испещренной веснушками, она слегка сжимала ее и чувствовала твердые мышцы. Мина тайком поглядывала на исхудалое лицо — он все еще походил на аскета, каким никогда не был. Она помнила его по ночному клубу, помнила и тот единственный танец — когда Нягол был осанистым, мускулистым, говорил напористо, сжато, а в глазах была насмешливая искорка, словно он иронизировал над всем, что видел и слышал, и это ей нравилось. Теперь она видела Нягола совсем другим, беспомощным и словоохотливым, помнившим события и людей, столь далеких, что она поневоле содрогалась: когда она родилась, он был старше, чем она сейчас…
Днем она нарочно оставляла Елицу наедине с Няголом, ожидая вечера перед телевизором или за чашкой чая. Сама она редко пускалась в разговоры, только слушала, стараясь ни в чем не переступить черты, чтобы не задеть ненароком Елицу и не оттолкнуть от себя Нягола. Стоило Елице заговорить, она чисто женской интуицией догадывалась, что может без труда возбудить в ней ревность, мелочную женскую ревность, которая так хорошо ей' знакома. Не раз она вспоминала ту ночь в клубе, когда она сама предупреждала Нягола: осторожно, вас ревнуют, а мне достанется…
Догадывался ли кто-нибудь о том, что творится в ее душе? Вряд ли. Да и где было догадаться, если она и сама не знала, что с нею. Но что-то все-таки происходило. Она ловила себя на том, что часто думает о Няголе, особенно в его отсутствие, в больнице она испугалась, а теперь старалась ради него, только ради него; бывали минуты, когда ей страстно хотелось коснуться его руки, причесать его поредевшие волосы, застегнуть ему рубашку. Просыпаясь среди ночи, она была еще смелее в своих мечтах: смочив спиртом ватный тампон, она растирала ему плечи, грудь и ниже, почти до самой раны, которую она не видела…
За свою одинокую жизнь она повидала разных мужчин. Они бросались на нее, как ястреб на добычу, она храбро оборонялась и выходила из битвы победительницей, отделавшись горстью перьев. По-настоящему она увлеклась только однажды, еще студенткой, без оглядки отдалась человеку, который разыгрывал перед ней богемистого парня, способного на широкий жест, и страстного поклонника театра. Но потом, когда они сблизились, когда она переехала в его квартирку, ужасно чистенькую, оборудованную дюжиной домашних приборов и приборчиков, над которыми он дрожал, сердечный туман начал рассеиваться и она поняла свою ошибку. Последовал первый и единственный скандал. разыгравшийся после учебного спектакля — она вернулась поздно и чуть навеселе, господин инженер встретил ее в столь поздний час, облачившись в кухонный фартук, и объявил, что он этого не потерпит, он хорошо знает мораль балаганных паяцев, которые не могут обратить театр в жизнь и потому превращают жизнь в театр, однако здесь, в порядочном доме, этому не бывать!
В считанные минуты она собрала чемодан и пошла ночевать к одному сокурснику, скромному миловидному пареньку, у которого пережила кошмарные часы самообороны. С тех пор она всегда была начеку, держалась строго, не давая поводов для вольностей, чем снискала себе славу чокнутой.
Нягол был, пожалуй, первым мужчиной, который сумел внушить ей доверие и столь необходимое женщине чувство надежности. С первых минут она увидела в нем сходство с отцом, он попросту не был алчен, во всяком случае, не был падок на удовольствия, в нем угадывались спокойствие и широта взглядов. И, как часто бывает в жизни, вместо того, чтобы быть ласковой и понимающей, она пустилась с ним в споры, принялась иронизировать и даже поучать его. Помнится, Нягол то ли не заметил ее тихого исступления, то ли великодушно не обратил на него внимания, и она ощутила в сердце тревожное покалывание…
В этот вечер Мина снова отметила, что наблюдает за Няголом, невольно запоминает каждую черточку его лица «особенности речи, восхищается его мудростью, что где-то в груди поднимается радость от сознания того, что она рядом с ним, что может смотреть на него и слушать его голос, наливать ему чай, спать в соседней комнате, а завтра сказать ему «доброе утро».
Она не знала, что с некоторых пор Елица начала испытывать уколы ревности. Поводом служили взгляды, которые Мина украдкой бросала на Нягола, разные мелочи, например то, что Мина вызвалась подобрать кассеты для магнитофона, а вчера вечером окончательно выдала себя, предложив погладить белье Нягола. Елица сдерживалась, отгоняя коварно подкрадывающееся чувство неприязни к сопернице, и до сегодняшнего вечера это ей удавалось. Сегодня же она случайно увидела, как Мина вошла в спальню Нягола, постояла перед кроватью, оправила простыню и, немного поколебавшись, наклонилась и потерлась щекой о подушку. Елицу словно обожгло где-то под сердцем, она убежала в кухню и прижалась к двери, чтобы перевести дыхание. В памяти мелькнула Маргарита, ее властный голос, потом нахлынули воспоминания о собственном увлечении, об истекающей меж ногами умерщвленной жизни, замаячило лицо матери, поглупевшее от мелочных забот и еще более мелочных страстей и пристрастий. И Елица скорчилась от внезапного спазма: что нужно этой Мине, что нужно ей самой, Елице, что ищет и что находит на этом свете женщина и что — мужчина?
— Мина, — попросил ее Нягол, — включи, пожалуйста, музыку.
Мина долго выбирала кассету. Магнитофон тихонько щелкнул и в комнате запахло южной весной с ее густыми ароматами, потекли времена года, сезоны
