Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева
вовсе. За жабры брать, как раз не возбранялось, даже
вменялось случай не упускать и потому декан был краток и
конкретен:
— Так, отъезжающий, пока мы тут твои бумажки
рассмотрим да подпишем, свези-ка эти материалы в
оргкомитет южносибирской конференции региональной. Ты
все равно, небось, поедешь прощаться со своими, ну, вот и
совместишь общественное с личным.
Что он и сделал, идиот. Все, все предусмотрел, даже
поехал, нелепой встречи, или свидания страшась ужасного,
путем замысловатымм, хитроумным, дорогою железной с
пересадкою в Тайге. У Сашки Ушакова хоронился, как вор в
законе, гастролер.
— Алло… простите, не приехал Аким Семенович… а?
Извините.
Сутки сидел, лежал у телефона, и удержался, а на
вокзале, на вокзале… нет объяснений, нет…
— Так будет лучше.
— Тебе?
— Тебе, Валерочка, тебе, ты и представить себе не
можешь даже…
"Ну, хватит, милый, мой хороший, вид делать
неуклюжий, что ты случайно здесь, проездом. Ты же вернулся,
и не надо из последних сил сосредотачиваться на
отвратительной мазне сырыми красками по влажной
штукатурке, ты посмотри же наконец на девочку свою,
дурашка, а рот закрой, чтоб стыдно не было потом."
— Леха-лепеха.
— Валера, это глупо, перестань.
— Нет, буду, буду, буду.
Она стояла и манила Алексея. Манила сумкой его
дорожной, тощей, грязной, но с парой папочек — рифленый
коленкор, тесемочки бордовые:
— Уж вы, пожалуйста, Андрею Константиновичу
лично.
— Валера, — догнал, конечно, догнал, еще бы, и под
руку волнуясь взял.
— Что будешь отбирать?
— Нет, нет, но ты…ты шутишь, ты сама отдашь.
— Конечно, завтра, послезавтра обязательно.
"Преступница, преступница, мать-тварь права,
Валерка — исчадье ада, ведьма, и то, что кажется немыслимым,
невероятным, противоестественным, ты, ею
загипнотизированный, заколдованный, делаешь с легкостью
безумной, дикой, и кажется, что даже счастлив, счастлив при
этом."
— Вот, так бы сразу, — сказала Лерка балабасу своему
уже в стопервом, когда Алешка, испытания последнего не
выдержав, взбежал, от желтых оттолкнулся ступенек грязных,
и чудом в дверные клещи не попав, встал с нею рядом.
— На, пассажир, багаж, таскай уж сам свои сокровища.
Все, только запах, его волшебный, несравненый запах
мальчишки славного, который не механизм вонючий, не
налегавшая, плодившаяся с бесстыдством туфелек, амеб в
неимоверной духоте субботних дачников толпа, не в силах
оказалась, неспособна, как ни старалась, заглушить.
Мой милый, мой смешной.
И даже на Кирова, протискиваясь, прорываясь к
выходу, казалось, его дыханье ощущала рядом, чуть сбоку,
сзади, непрерывно…
Ее толкнули, какой-то ненормальный зацепил лопаты
черенком, бабенка толстою спиной оттерла было, но Леха, кто
ж еще, плечом? рукой? ногой? сумел-таки на долю может
быть секунды образумить копошенье потное, и вышли, слава
тебе Господи, выпали.
— Ну что, не сердишься, не злишься больше? — Валерка
обернулась, и вместо синих и родных, в чужие чьи-то черные
уткнулась взглядом.
Не может быть, не может быть.
Гармошка, вмяв тетку белотелую в людское месиво,
сомкнулась, автобус отвалил, просев до мостовой, а
невезучий, оставшийся с рассадой в мешке полиэтиленовом,
мужик, нисколько не стесняясь, зло и громко, всю душу в трех
словах излил.
ВЕЧЕР
К разврату все готово было.
Уже по стольнику вкатили, выпили пайкового,
наркомовского, рябинкой умягченного КВВК, Колчак ушел
насчет бассейна утреннего распорядиться, а Толик, Тимоха,
убежал еще разок посты проверить, готовность всех расчетов
боевых, столы, закусочку, напитки, эх, мать родна, но перво
наперво курчавенькому дискжокею в баре:
— Три, четыре, три, четыре, — дыханьем распаляющему
микрофон, шепнуть:
— Ну, тезка, поздравляю. Хозяин зовет тебя после
всего к себе. Там будет маленький междусобойчик только для
своих, ты понял, комната пятьсот двенадцатая… Да, о клубе
городском, о новом аппарате… о чем захочешь, будешь
аккуратен, сумеешь поговорить".
Конечно, дупель, будь смелее, запретных тем сегодня
нет, ты только засади еще рюмашку, вот так, вот так, пускай
мягчают, увлажняются, до нужной деликатнейшей, десертной
кондиции особой, доходят губки заповедные твои, тогда
умолкшего под утро мы возьмем, штанишки снимем с мягких
ножек, два пряничка кофейных извлечем, разложим на
подушечке…
Мммммм…. в самом деле, в самом деле, стоял и
мятной слюнки шарики катал во рту Цуркан, глядя в окно
открытое, окрестности турбазы "Юность" обозревая.
Хе-хе.
Но, Провидение, судьба хранила кузнецовский
трудолюбивый сфинктер от совершенно неадекватного, по
мнению светил тогдашней отечественной медицины,
проникновения извне.
Ага, угрюмый, скрытный страстотерпец Жаба не
дожидаясь ужина с московскою особой и танцев под Би Джиз
оттянется, кончая, замычит и заскрипят его большие коренные
соприкоснувшись с малыми.
Увы, похабные движения под музыку придется
отменить. Милиция займется активистами и
рационализаторами буквально через час, станет прочесывать
лесок и вызывать всех в комнату на первом этаже. Всех, всех,
товарища Цуркана, виновника внезапной смены декораций, в
том числе.
Но обойдется, обойдется, иные подозрения возникнут,
связи наметятся, всплывут завтра, и драма настоящая начнется
после того, как бывшая подруга Ирка, подкараулив у подъезда
Симу безлошадного, плеснет ему в лицо грамм двести
жидкости, кою обыкновенно применяют в слесарном деле,
готовя к пайке пару железяк.
Какие перемены ждут каких людей, перестановки,
пенсии, отставки, и только Жаба, Игорек, раз в жизни
совершивший поступок опрометчивый, но радующий душу,
согревающий ее в минуту трудную воспоминаньем светлым,
спокойно отсидит свой цикл отчетно-перевыборный, и в
областное Управление торговли уйдет с почетом в конце
концов.
Но что случится, произойдет сегодня?
Фейрверк! Сгорит, сгорит "Жигуль" с откляченным
багажником и рылом, наровящим грызть асфальт, пахать
газоны, землю есть.
Лишь черный остов в серых струпьях пепла дымиться
будет через час на пятачке, площадке бетонированной за
кинозалом, где друга верного вот-вот оставит, припаркует
сынок Василия Романовича Швец-Царева Дима.
И ничего тут изменить нельзя, летит по просеке под
соснами авто самонадеянного гада, еще секунда, и выскочит
из леса, чтоб, резко сбросив газ у неразъемного шлагбаума,
свернуть под узкие бойницы туалетов клубной части. Дверь
распахнется, и симкина башка появится над крышей цвета
африканских дюн, замочек щелкнет и гаер, ослепив искрою
бархатного пиджака, вальяжно вдоль белых стен пойдет,
поплевывая, на ту сторону к парадному крыльцу.
И все это на глазах, на виду у Игоря Цуркана,
товарища с большою головой и очень сильными руками, в
отличном кейсе крокодиловом которого лежит, покоится
завернутый в тряпицу белую, красавчик, лапушка, патронами
калибра тридцать восемь спешал снаряженный армейский
револьвер модели "Аэркрюмен".
Ха. Не пропали, не пропали милые, привезенные из
Германской Демократической Республики секретарем
училища командного в подарок:
— Под Зауэр ФР4, должны быть, как родные к твоему,
нашелся кстати?
Нет, но должен был, обязан, и верил в это Жаба, знал,
не зря в коробочке лежат, лаская взор, если открыть,
колесиками-солнышками капсулей патрончики-патроны,
только не думал, никак не думал, что организма
неотъемлемую часть, часть существа вернет сосед
чушковский, вор и зэк, Олежка Сыроватко, Сыр.
Вчера, буквально на часок к родителям заехал. С
отцом сидели в доме, толковали о письмах дяди Иона, о том,
что ехать надо, ехать:
— Ты подожди, отец, ты всю дорогу так,
разгоношишься, не остановишь. Подумать надо…
— Что тут думать…
Был на машине, первача не стал, но мать уговорила
варенников поесть. Сама копалась в огороде, вдруг заходит.
— Там Сыроватко младший во дворе. Не выйдешь,
спрашивает?
Вышел.
— Ну, здравствуй.
— Здравствуй.
Разговор не клеился, прошли меж грядок до теплицы
и там, в малиннике, достал Сыр сверток из кармана и, фиксы
звездочкой подмигивая, развернул.
