Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева
А утро солнечное с ветерком. А вечер, вечер дня
предыдущего — сама любовь и нежность. Весна. Бутылка белой
и шампанского огнетушитель в холщовой сумке с красно
белым словом "Познань", но, черт, накладка, вернулись
предки томкины, к Насте нельзя, у Кима в общежитии — в лом
всем.
— Послушай, Игореха, — пришла идея гениальная в
голову бывшему СТЭМовцу, — а у тебя ключи, наверно, есть от
Ленинской?
— Наверно есть.
— Так что ж мы тут стоим?
Ага. Терпение, немного выдержки и вот вам
результат. Не стал Потомок мелочиться, ловить на анекдотах
Шевеля или записывать тайком (на спрятанный под девичьим
диваном магнитофон) как дурачок (с немалым мастерством,
заметим) копирует мычание бумагу доклада прожевать уж
неспособного четырежды героя. Зачем? Спокойный,
вдумчивый мичуринец все созреванья стадии неторопливо
зафиксировал, дождался спелости товарной и чик-чик, срезал.
Одно движение руки.
— Да ты и не дотянешься дотуда, морда пьяная.
— На спор достану? Эй, Настя, разнимай.
Велели сделать рыжего и Ким его не упустил. Двести
шестая чистая, "то есть действия, отличающиеся по своему
содержанию исключительным цинизмом и особой
дерзостью… — наказываются лишением свободы на срок от
одного до пяти лет".
Ха!
И сам не засветился, через спортклуб привел и той же
черной лестницей (сначала на четвертый по боковой, там
коридором до малого спортзала, две двери и вас встречают
ароматами апрельскими цветущие зады родного института)
всю гопку, шайку-лейку, вывел.
Силен.
Ну, а потом общага, дружину под ружье и на полночи
шурум-бурум до потолка, чтоб никаких сомнений не
возникало, а чем же занимался командир отряда
комсомольско-молодежного в тот злополучный вечер? Чем?
Чем? Боролся за здоровый быт, конечно.
А глазки? Зенки как живые получились, с огоньком,
только не поломойку к месту пригвоздили, не тете Маше с
тряпкой подмигнули, увы, стал строить бюст голубенькие
собранью ежегодному отличников и именных стипендиатов.
Ох, засмущал, защекотал, игрун проклятый.
Такое совпадение. Да, без шума лишнего было бы
лучше, но с другой стороны, нет худа без э… м… ну, в общем,
не любили, приходится сознаться, не любили, товарищи по
ратному труду старлея Макунько.
Но, впрочем, все это домыслы, догадки, пища для
размышленья (жеванья и поплевывания) полковнику
П..т..икову. Кто виноват, был ли тут умысел или досадный,
обидный, запаркой и горячкой объяснимый недосмотр? Да,
это с одной стороны. С другой же, сомненья возникали по
поводу профессиональной попросту пригодности и
соответствия высокой должности и званию, такие, вроде бы,
надежды подававшего т. Макунько. Ну, в самом деле, нужен
ли, не то чтоб в Управленьи областном, вообще, так сказать, в
органах, болван, способный полагать, будто бы нечто, навроде
озаренья или прозренья может случаться, иметь место,
происходить с кем-либо, когда-либо, без надлежащей санкции
тех, кто, как говорится, компетентен?
Ах, опростоволосился, в калошу сел Витюля.
Спортсмен в плаще с кокеткой. Хорошо еще начальству (и это
несмотря на всю серьезность служебного расследования) так
никогда и не откроется вся пропасть мальчишества и
полоротости офицера в погонах с созвездьем скромным. Так и
не будет знать никто, что время коротали перед докладом
А…ский с Бл…овом, прослушивая вновь и вновь очередную
пленочку, на сей раз запись свежую беседы уполномоченного
с разжалованным активистом в кабинете ректора ЮГИ.
Особенно вот это место нравилось:
— Не помните?
— Не помню.
— А если постараться?
— Я стараюсь.
— А если поднапрячься?
— Напрягаюсь.
Тут старший званием демонстративно мять бумажку
начинал, а младший весело показывал глазами, мол, не
хватает, мало.
Ну, в общем, отпустить пришлось Госстраха, и
пропуск выписать, и извиниться в тот же вечер. Увы, увы. А
Кима, Потомка, инкогнито в рядах студенчества, не стали на
ночь глядя беспокоить. Лишь утром в квартире с видом на
проспект Октябрьский, необитаемой как-будто, но регулярно
посещаемой разнообразными субъектами (при абсолютном
безразличии к сему и участкового, и домоуправления) с
постели холостяцкой юношу подняли, цивильным не чета,
настойчивые, унтер-офицерские звонки зеленого, как мина
полковая аппарата.
— Можешь идти в общагу досыпать, — не представляясь
и не здороваясь, поздравил с окончаньем карантина
самодостаточный и грубый баритон, но, впрочем, тут же
потеплел и со смешком, вполне приятельским, добавил:
— А немчура-дружок тебя продал, сдал-таки, сдал фриц
недобитый.
Короче, пропустили дискотеку, пропустили оба такое
мировое мероприятие. А Лера Додд, помощник режиссера,
ассистент, исполнила служебный долг и потогонного
тропического ритуала не дожидаясь окончания, собралась под
там-тамы и кимвалы, во мраке, незаметно, сделать ноги. Уйти,
свалить, исчезнуть.
И надо было-то всего — тихонько юркнуть в красный
уголок, пакетик пластиковый со стола, не зажигая света,
прихватить, и ходу, ходу.
Но пас ее не зря, тень не напрасно неподвижную, что
справа у пульта весь вечер в поле зрения держал жиртрест,
герой сегодняшнего дня, Громов Толян.
Валера — только за полиэтилен, замочек щелкнул за
спиной, свет вспыхнул и снова, второй раз, батюшки, за этот
идиотский день, поплыло, потекло в улыбке сало.
Он приближался, он брать любил вот так, и по
другому просто не умел. А баба? Она, известно, всем дает, так
чем он хуже, елки-палки.
— Ты хоть бы выпить притащил, что так-то сразу?
Выпить? Кричать бессмысленно, все окна
зарешочены, замок только ключом можно открыть хоть с той,
хоть с этой стороны…
— Остался "Херес" наверху, ты будешь?
— Давай.
— Один момент, только без глупостей, договорились?
Щеколда щелкнула. Минута выиграна. А эта парочка
столов зачем в углу там друг на друге? Разминку проводили?
Репетировали танцы? Или же просто развернуться было
негде? Теперь не важно, главное — поставить на попа тяжелый
верхний… так, так… еще… еще… чуть ближе к подоконнику…
огонь!
Эх, только-только члены и кандидаты в члены
политбюро, работы исключительной издательства "Плакат", в
полном составе, дружно стали для улучшения обзора и
конвекции расстегивать партийный шевиот, девка-оторва
опрокинула, в окно столкнула двухтумбовый и вместе со
стеклом стальную халтуру, тяп-ляпство из гнутых прутьев
высадила.
Пока-пока-покачивая перьями на шляпах,
Судьбе не раз шепнем, — на теплый, пыльный суглинок
мая приземляясь, колени выпрямляя и отряхиваясь:
— Чао!
СУББОТА
часть третья
ЛЕРА
Он позвонил в субботу. Валера только-только
закончила беседу глупую и утомительную со свиньей,
внезапно объявившимся и алчущим общения немедленного,
тесного, подонком Симой Швец-Царевым.
— Ну что, кинозвезда, должок-то будем отдавать?
прохрюкал, прочавкал претендент очередной на обладанье
прелестями девичьими.
— Или ты думала, забуду и прощу? Ась? Плохо слышу,
повтори-ка? — был жеребец наредкость нагл и по обыкновению
решителен, Бог знает каким образом, с чего и почему, ей
отрицательное, красное выведя сальдо.
Себя же он явно чувствовал в плюсах. Еще бы. Вчера
за ужином в "Южбассе" под молодецкие коленца
"Мясоедовской", под коньячок со вкусом неутраченным
исходного продукта, который шкуркою лимонной и то не
сразу перешибешь, брат Вадик выдал младшенькому Диме,
извлек из накладного пижонского кармашка и бросил через
стол бумажку неказистую, измятую, однако, купленную
Симой, тем не менее, за деньги настоящие.
Для ощущенья жизни полноты, помучал чуточку, но
отдал. Кинул. Бери, сопляк. Скажи, спасибо.
Конечно, угодил в тарелку с шашлыком, но не
испортил этим настроение и аппетит единокровного, родного.
Наоборот, необычайно возбудил, взбодрил и даже окрылил
наследника традиций героических до степени, потребовавшей
скорейшей смены общей залы предприятья общепита на узкую
кабинку мужской уборной заведенья. Там оказавшись,
впрочем, Сима не стал рвать молнию и пуговки, в зеленых
бликах малахитовых щербатой плитки он почерком зазнобы
"мама мыла Машу" насладился, затем движеньем резким
