Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Колокола в Америке рыдали
И птицы замедляли свой полет,
А статуя Свободы, вся седая,
Печально по Америке бредет.
Она бредет средь сумрака ночного,
Покинув свой постылый постамент,
И спрашивает горько и сурово:
Американцы, где ваш президент?
Ответьте, величавые секвойи,
Ответьте, небоскребов этажи:
Как ты могла, Америка, такое?
Как ты могла, Америка, скажи?!
Опять на пикники спешат машины,
Опять Бродвей огнями разодет,
Но вы ответьте прямо, как мужчины:
Американцы, где ваш президент?
Ты подними свой факел к небосводу,
Заговори, как женщина и мать,
Простреленная статуя Свободы,
И прокляни свободу убивать!
Американцы, что же с вами будет?
Задумайтесь хотя бы на момент!
Пусть ваша совесть вас ночами будит:
Американцы, где ваш президент?
Эта песня – один из советских шедевров, да и голос Марка Бернеса превосходен. Он включает в себя весь спектр советских сакральных интонаций: от пронзительной нежности до праведного гнева, от иудейского жара до карельского холода, от византийской уклончивости до варяжской прямоты. Массы американцев, которых Россия заподозрила в грехе цареубийства (что и не странно: Россия сама многократно совершала этот грех), уличаются в неумении скорбеть. Россия должна обучить американцев священной науке скорби, причем голос России обращается только к мужчинам-янки (ответьте прямо, как мужчины): они – Эдипы, они убили своего избранного царя-отца, чтобы овладеть телом матери – Свободы.
Но голос России, чьи вибрации подкреплены ядерным арсеналом, способен пробудить материнское сердце в каменной груди Свободы.
Платов слушал любимую песню дома, отдыхая после работы, глядя на десяток фигурок, изображающих статую Свободы. Некоторые из фигурок казались седыми, потому что были осыпаны клейкой серебряной пылью. Платов представлял себе, как седая Свобода бредет по ночному Нью-Йорку, заглядывая в стрельчатые окна своими каменными глазами.
Слушал он эту песню также в наушниках, слушал в самолетах и автомобилях: он постоянно курсировал между Францией, Россией и Швейцарией, поскольку на него свалилась одна сложная, но увлекательная и даже авантюрная работенка. Адвокатская контора в Женеве, на которую работал Платов, попросила заняться разбором дел, связанных с наследием трех крупных российских олигархов. Все трое в разное время потеряли контроль над своими делами, а затем и вовсе исчезли при таинственных обстоятельствах. От каждого остался клубок проблем и финансовых тяжб. Один их них слыл страстным обожателем писателя Набокова, за это и получил прозвище Набок. На симпозиум в Ницце, посвященный европейской литературе, Мельхиор приехал с единственной целью – встретиться с одним специалистом по Набокову, с которым исчезнувший олигарх состоял в переписке. Платов надеялся разузнать у этого человека кое-какие детали относительно личности исчезнувшего богача.
С набоковедом он поговорил, а потом еще и познакомился с тремя очаровательными девушками… Но три прекрасные девушки – это одно, а три олигарха – это совсем другое.
Глава двадцатая
Дальнейшие приключения желтого чемоданчика
Цыганский Царь присутствовал при церемонии выборов Президента Радости. К его немалому удивлению, президентом стал тот самый блаженный старичок, который служил человеком-амулетом в компании диджея Коммуниста. За недели, проведенные в Республике Радости, Цыганский Царь видел этого старичка нечасто. Случалось, Це-Це поглощал пищу за щедрым столом Коммуниста, где порой неброско присутствовал и старичок.
Впрочем, присутствие было хотя и неброское, но ощутимое: старичок словно бы светился и на всех вокруг отбрасывал блики своего невидимого веселого света. Улыбка не сходила с его яблочного лица. Президентство в Республике Радости досталось ему не зря: этот человек действительно излучал радость – ровную, сияющую и незыблемую, как Китайская стена. О нем ходили слабые, но светлые мифы: постригся в монахи в северном монастыре, пил горькую, добрался до чертиков, творил непотребные художества, был выгнан из обители с позором, после бомжевал, пробавляясь попрошайничеством и мелким воровством. Скатываясь вниз по наклонной и слякотной плоскости, Тит (так его звали) пребывал в глубоком внутреннем сне, а проще говоря, ничего толком не соображал от пьянства и скитаний по задворкам реальности. Печаль обреченно мерцала на его задубевшем лице. Вскоре он сильно поранил ногу, и не прошло и дня, как уже метался в жару, лежа на тряпье в одном нищем подвале, где собралось много его собратьев. Кто-то причитал, кто-то молился, кто-то с остекленевшим любопытством наблюдал за агонией, но все понимали, что человек отходит. Но вдруг из среды наблюдающих выдвинулся один худощавый субъект невысокого роста, который до этого сидел с полностью равнодушным и как бы задумчивым видом.
Этот некто приблизился к умирающему и положил ладонь на его лоб. Тит сразу же перестал метаться и уснул. Он спал много часов подряд. Ему приснилось, что его простили и получено разрешение игумена на возвращение в монастырь. Тит дико рад, но долго не может найти обитель: то он видит издали свой монастырь, но когда добирается к вратам, оказывается, что это завод, выпускающий плюшевые игрушки с начесом, то монастырь обнаруживается в совершенно неожиданном месте, например в ящике заброшенного платяного шкафа, где пахнет ладаном и старыми газетами. Или же выясняется, что монастырь теперь объединен с ракетной базой, и все монахи срочно проходят курс обучения по обслуживанию ракетных установок. И все же после странных скитаний Тит находит родную обитель на северном озере: он узнает свинцовую тяжеловесную водичку, заросли осоки, прямолинейные сосны, свежеобструганные беседки, тропы, парники… Он узнает древние стены, святую надвратную икону… Слышит гулкие удары колокола, призывающего к обедне. С изумлением Тит осознает, что в его монастыре теперь спасаются животные, в том числе довольно экзотические. Он видит
