Великое чудо любви - Виола Ардоне
– Многих из этих женщин, – продолжаю я, – считали бракованными, несовершенными, взбалмошными, непостоянными только за то, что они не желали оставаться на обочине мира, куда их так настоятельно вытесняли. Их объявляли чокнутыми собственные отцы, братья, мужья, решившие избавиться от опостылевших жен.
Она не отрывается от бумаг, а на меня даже взглянуть боится: похоже, еще немного – и решит, что я тоже чокнутая, а с чокнутыми шутки плохи, особенно теперь, когда я на свободе!
– Мне нужна ваша… твоя помощь, Лилиана, – услышав свое имя, она откидывается на жесткую спинку стула, – потому что сама я не смогу это описать. Меравилья рассказывал, как ты помогаешь женщинам, попавшим в беду, как ты сражалась за подругу. Да, поначалу я занялась этим ради матери, но в конечном итоге и ты, и я – мы занимаемся этим ради них всех.
Раздается стук, Лилиана не отвечает, но дверь все равно приоткрывается, и в щель заглядывает смуглая кудрявая девушка в черной футболке, похожая на Альдину, – та самая, которую я уже видела здесь, на факультете.
– Прости, – мягко говорит ей Лилиана, – я сейчас работаю над очень важной дипломной работой, тебе придется подождать. И, кстати, скажи остальным, что сегодня начнем чуть попозже.
– Конечно, Лилиана, – отвечает та, – не беспокойся.
Ее глаза на секунду встречаются с моими, но Альдина тотчас же их отводит, а на лице я ничего прочесть не могу, словно она решила навсегда забыть о том времени и месте.
Когда мы снова остаемся одни, Лилиана достает из стопки бланк с гербом университета, вставляет его в пишущую машинку и принимается барабанить по клавишам.
За пару минут звонок перевода каретки успевает тихо звякнуть с десяток раз, а бланк – заполниться черными и красными строчками. Закончив, Лилиана, несколько раз нажав на рычаг, достает свежеотпечатанный листок и вписывает внизу свое имя.
– Подпиши, – говорит она, – это твое разрешение на доступ к документам и поручение начать исследование. Теперь ты – моя дипломница.
Взяв ручку, я ненадолго замираю, прежде чем коснуться ею бумаги. А после смотрю, как черный шарик выдавливает из себя пасту: у меня впервые появилось хоть что-то свое.
42
– Да-да, в дорогу, объезжая глубокие ямы… – напевает Меравилья, отстукивая ритм по рулю. Я слушаю его молча, хотя магнитола крутит эту кассету по кругу уже далеко не в первый раз. Наконец он, крутанув ручку, немного приглушает звук: – Можно узнать, о чем это вы с Лилианой так долго болтали?
– Да так, ни о чем серьезном.
– Малышка, – он чуть поворачивает голову в мою сторону, – скажи мне правду: она уговаривала тебя вступить в эту ее ассоциацию?
– Нет, – я слежу за его реакцией.
Меравилья закуривает, потом, пригладив усы, нажимает кнопку реверса на магнитоле и, качая головой, снова принимается напевать:
– Я выбрал тебя, женщина, в друзья, но ремесло мое – жизнь прожитая…
Я молча откидываюсь на подголовник, а машина все катит, и катит, и катит без остановки. Притворившись, что сплю, я в итоге в самом деле засыпаю, и во сне вижу ту кудрявую девушку, любительницу поэзии: она проходит университетским двором с сумкой книг через плечо, я тороплюсь следом, не в силах понять, сон это или я и впрямь встретила в кабинете Лилианы Альдину. А когда просыпаюсь, мы уже возле дома. Меравилья поднимает ручник, открывает дверь, но выходить никто из нас не торопится.
– Я попросилась к ней на диплом, – наконец признаюсь я.
– Это я понял.
– Но не на тот, что выбрал ты.
– Это я тоже понял.
– Ты еще хуже Гадди. Хочешь, чтобы все и всегда было по-твоему.
– А ты бестолковая девчонка. Если бы ограничилась рассказом о своей жизни в психушке, мы бы этот диплом за месяц написали…
– Не люблю писать, от писанины только худеешь.
Меравилья, вздохнув, снова плюхается на сиденье, опускает козырек и смотрится в зеркало:
– А ведь в ту тратторию с аматричаной так и не заехали…
– Я не голодна.
– Нужно поесть, детка, а то тебе скоро за писанину приниматься, совсем исхудаешь.
Мы выходим из машины и поднимаемся по лестнице.
– Меравилья вернулся, – привычно кричит он, едва открыв дверь. Никто не отвечает, дом словно вымер. Лишь в глубине коридора, в Вериной комнате, горит тусклый свет, а через пару минут на пороге возникает и она сама с большой сумкой на плече.
– Куда все подевались?
– Мама на презентации книги, Дуранте в приходе, – кричит издалека Вера.
– А ты что, в поход собралась? – Меравилья приглаживает усы.
– Почти. Квартирка в Форчелле, меньше нашего чулана.
– Покидаешь родительский кров, чтобы перебраться в чулан? Серьезно? Ты и в самом деле вот так в одночасье решила съехаться с этим Фурио?
– Его зовут Фабио.
– Это не имеет ни малейшего значения.
– Ты не знаешь имени моего парня, не знаешь моих друзей, так какое право ты имеешь указывать мне, как поступать? Ты даже не знаешь, что мой брат и впрямь решил поступать в семинарию!
Я пододвигаю себе стул и падаю без сил.
– Кто, Дуранте? – переспрашивает Меравилья.
– Отец Дуранте! Привыкай!
– Видишь, Эльба? Бумажные цветы! Эти дети – просто бумажные цветы, не имеющие корней! Из Позиллипо в Форчеллу, без единой на то причины! Летят, куда ветер подует! Но скажи-ка мне вот что: чем этот твой Франческо собирается платить за квартиру?
– Фабио.
– Тот факт, что его зовут Фабио, дорогуша, ничуть не улучшает его положения. Возьми, к примеру, Эльбу. Ей ведь никогда и ничего не доставалось даром, но взгляни на нее: ты в курсе, что она уже приступила к работе над дипломом?
Вся тяжесть этого дня давит мне на плечи, начинает побаливать голова.
– Пока только тему согласовала, – уточняю я, то ли из солидарности, то ли просто из желания ему перечить, словно я – такая же его дочь, как Вера. – И вообще, еще неизвестно, стану ли я доучиваться.
Меравилья делает вид, будто не слышит.
– Ладно, хватит болтать, – заявляет он, направляясь в сторону кухни. – Как насчет сварганить по-быстрому нам троим по двойной порции спагетти альо-э-ольо[45]? Можешь подарить разочарованному отцу хотя бы этот последний ужин? Эльвире тоже оставим на пару укусов, разогреет, как придет со своей презентации. К тому же вам несказанно повезло, ведь сегодня у Джаннины с Розарией выходной, так что готовить буду я.
