Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
Он проснулся с пронзительным желанием увидеть отца таким вот беспомощным, ослабевшим, нуждающимся в его плече. Им не досталось подобного часа…
За окнами было еще темно, а стрелки настенных часов соединились возле шестерки.
– Ничтожество, – сказал Марк и, откинувшись на подушку, уставился в разбежавшийся трещинами потолок. – Неужели я и на это не решусь?
Издав короткий звук, похожий не то на стон, не то на рык, Марк перевернулся лицом в подушку. Надо было встать и перепечатать стихи на отцовской машинке «Москва». Если, конечно, она еще способна на это. Но Марк чувствовал, что главное препятствие не в машинке.
«Что я делаю?» – мелькнуло панически, но на выручку тут же пришла неизменная «Агата Кристи»: «Давайте все сойдем с ума…»
– Давайте, – завороженно согласился Марк.
Стараясь не спугнуть рассветную тишину, он снова пробрался в кабинет и принялся искать машинку. Никогда прежде Марку не приходилось бывать в отцовской «берлоге» в такой час, и все вокруг казалось зыбким и полуреальным оттого лишь, что свет еще не набрал уверенности настоящего утра. Книги скрывали под вуалью полумрака свои имена, и постороннему было бы не под силу угадать сейчас, кем был хозяин этой библиотеки – доктором технических наук или путешественником. Развешанные в старомодно огромном количестве фотографии сливались в темные негативные пятна, и глаз уставал проявлять их.
Только один снимок угадывался без труда – две сестры в светлых платьях. Слившиеся волосы и прижатые тела делали их похожими на сиамских близнецов, хотя солнце мгновенно бы выявило, насколько они разнятся. Артисты говорили Кате, будто она вышла здесь похожей на Николь Кидман, что ей вовсе не льстило. Она не собиралась быть ни на кого похожей. Со старшей сестрой в этом плане у Кати проблем не возникало. Вопреки имени, Светлана была темноволосой, миниатюрной, с мелкими правильными чертами лица. Старший Бахтин любил шутить, что выбрал Светлану, чтобы было легче носить жену на руках. С Катей мужу приходилось труднее…
Оторвавшись от созерцания самых любимых им женщин, Марк взялся за поиски, то и дело подхватывая на лету вываливающиеся из стенных шкафов предметы. Когда машинка была наконец обнаружена под свернутыми надувными матрацами, он обтер пыль валявшейся в шкафу отцовской лыжной шапочкой и унес добычу в свою комнату. Из спальни матери не доносилось ни звука, словно душа ее, унесенная неведомым сном, прихватила и жизненные силы тела.
Когда-то отец научил Марка бегло читать благодаря тому, что предоставил ту же «Москву» в его полное распоряжение. Создавать слова самому оказалось куда увлекательнее, чем прочитывать их в азбуке. Огромная квартира поглощала слабые неровные удары по клавишам, и Марк никому не мешал, даже если сидел за машинкой часами.
Теперь ему предстояло возобновить старое знакомство, и это оказалось не так сложно, как опасался Марк. К моменту, когда мать заглянула в комнату, он уже стучал двумя пальцами обеих рук… стиснув зубами трубку и щурясь от дыма. Под окном удивленно шумело море, тщетно пытаясь угадать – что же в нем вдохновляет которое поколение поэтов? Отец перестал читать Нагибина, обнаружив у него презрительный отзыв об этом беспокойном божестве, своенравные волны которого уносили сейчас Марка в мир фантазий. Отец там был рыбаком, лучшим на побережье… Как-то раз он не вернулся после шторма. Это было давно… Все, что осталось после него, – эта тетрадка с песнями. Все до единой были посвящены матери…
– Чем это ты занимаешься с утра пораньше?
Марк, кряхтя, потянулся, но остался сидеть и не закрыл тетради. Вряд ли мать решилась бы открыто заглянуть через плечо.
– Я подумала, может, нам сходить куда-нибудь вместе?
Когда эти слова произносил отец, сердце Марка от радости сбивалось с ритма, и он мчался одеваться прежде, чем тот успевал договорить.
– Мам, – жалобно протянул Марк, кивая на окно, – ты только взгляни туда. По-твоему, это подходящая погода для прогулок? Я-то считал, что ты ненавидишь холод и сырость.
Она с готовностью подтвердила:
– Ненавижу. Это я так… Думала, тебе скучно.
– Мокнуть на ветру – не бог весть какое развлечение.
– Катя звонила, спрашивала о тебе. Вы хорошо вчера провели время?
«Она делает вид, что вчерашнего разговора не было, – догадался Марк. – Ну что ж, хозяин-барин…»
– Даже лучше, чем ты можешь представить!
– Ты меня пугаешь! Что такого вы натворили?
– Боже упаси, вчера – ничего.
– А когда же?
Марк зажмурился, расплывшись в улыбке. Мать умиляла такая гримаса, она говорила, что так сын становится похожим на котенка, учуявшего сметану.
– Завтра, мам, – признался он, открыв глаза, но мать только нежно потрепала его по щеке.
– Договорились, завтра.
* * *
– Ты что-то перепутал, – весело заявил Марку низенький лысый вахтер. – Ермолаев дежурит во вторник, нынче моя смена. Да ты домой к нему сходи, он в первой общаге живет. На третьем этаже в тринадцатой комнате.
«Ну, естественно, – думал Марк, выходя из корпуса. – В какой же еще он может жить? Только в тринадцатой. Бьюсь об заклад, что с Катей они повстречались в пятницу».
Отдавая себе отчет, каким нахальством будет с его стороны явиться без приглашения к Никите домой, Марк все же не замедлил шага. Его вела сила, сопротивляться которой умели святые, но Марк никогда и не рассчитывал оказаться в их обществе. Ветер, подгоняя, дул ему в спину, а осень цеплялась листьями за ботинки. У подъезда Марк тщательно очистил их о решетку. Его мать терпеть не могла гостей, от ног которых разлетались ошметки грязи.
«О господи, – внезапно испугался он, уже оказавшись внутри и окунувшись в темноту. – Я иду к человеку, которому хочу не то отомстить, не то понравиться, а думаю о какой-то дурацкой грязи на ботинках! Я даже не представляю, как вести себя с ним, кто он такой… В театре он не был похож на сумасшедшего, маман преувеличила. Почему же я не спросил у Кати? Хотя она вряд ли и сама это знает…»
Поднявшись на третий этаж по замшелой лестнице с облупленными железными скелетами перил, Марк свернул в неосвещенный бесконечный коридор и, запинаясь о рваные, загнутые края покрытия, напоминающего линолеум, стал искать тринадцатую комнату. Дверь в нее оказалась не только не заперта, но и неплотно притворена.
– К вам можно? – громко
