Корабль-греза - Альбан Николай Хербст
Теперь, чувствовал я, ему тоже не объяснишь, что об этом в конечном счете и идет речь. И не только для меня. Не только для нас. Нет, также и для всех тех, кто в Лиссабоне или Гавре, неважно где, покинет этот корабль-грезу. Или в Харидже. Потому что они покинут его не навсегда. Когда-нибудь все они снова вернутся на корабль-грезу.
16°59´ с. ш. / 24°58´ з. д
По левому борту в вечерней дымке скользили мимо нас тяжелые каменные массивы острова Санту-Антан, по правому – менее высокие острова Сан-Висенти.
Долго, очень долго стоял я впереди. Ветра почти не было, а я, еще прежде, не стал протестовать против шапки и шарфа. Впрочем, мое здоровье в данный момент никого не интересует. У персонала сейчас другие заботы.
Тем не менее я стоял там не один, а со многими другими. Все мы хотели понаблюдать за отплытием, за выходом в открытое море.
Я не держался за леерное ограждение. Впереди его и нет. Только металлический фальшборт высотой до пояса. Оттуда можно смотреть вниз, на верхнюю палубу. На балконы для пассажиров люкс-класса. На расположенную перед ними, но еще ниже, палубу бака с грузоподъемным краном, бухтами канатов, швартовными лебедками.
Только ближе к берегу можно было распознать что-то наподобие зыби. Низкие, даже не белые, а какие-то совершенно унылые пенные гребни разбивались о линию скал. Похоже, на островах Зеленого Мыса зелени так же мало, как фей. Хотя название они получили от нее. Мистер Гилберн наверняка мог бы это объяснить. Однако и он тоже, как в свое время мсье Байун, опередил меня. Что я опять-таки заметил слишком поздно.
Сеньора Гайлинт была к этому подготовлена. Потому она и не плакала по-настоящему. Она даже, как говорится, вполне сохраняла самообладание. Само собой, доктор Самир тоже был в курсе дела. Даже Патрик сказал: дескать, каждому было видно, что мистер Гилберн с каждым днем чахнет все больше и больше.
По каким признакам это было видно? Неужели я слеп?
Кроме меня, это видели абсолютно все, такое у меня впечатление. Это понятно даже из разговоров тех пассажиров, которые не обладают Сознанием. Я же, напротив, и на сей раз не сумел вчувствоваться в другого. Даже, и на сей раз тоже, – в своего друга. И то, что сеньора Гайлинт и мистер Гилберн от меня отдалились, обретает теперь новый удручающий смысл. Что я даже друзьям не умею сочувствовать.
Теперь я очень внимательно прислушиваюсь к тому, что рассказывают о мистере Гилберне. Он сам останется на островах Зеленого Мыса, этот насмешник. Где есть только скалы и скалы, но никакой зелени. Он бы так охотно, будто бы воскликнул он, еще раз основательно проигрался в рулетку. В тот момент уже можно было разглядеть вдали зеленый мыс. Который оказался коричневым.
Он был убежден, рассказывала сеньора Гайлинт, что на Сан-Висенти имеется казино. Черт побери, сказал он. Я бы охотно проиграл свои последние доллары. А получилось, что проиграна жизнь.
Он произнес это тихо, но с булькающим смешком. Она держалась за его правый локоть. Его левая, все еще крепкая, рука лежала впереди, на поручне. И вдруг он просто упал, повалился вперед, где поручень ненадолго удержал его. Затем он медленно, но уже мертвый, соскользнул к ее ногам.
Я молчал, пока она это рассказывала.
Да и что мог бы я сказать?
Хотя меня сразу же стало мучить то, что никто не делает мне упреков. Ни она, ни доктор Самир, который сидел с нами и держал ее руку. В которой она сжимала шейный платок мистера Гилберна, не помню уже, кем ему подаренный.
Даже Патрик ни в чем меня не упрекал. Как и клошар, как и госпожа Желле.
Она присоединилась к нашей группе два дня назад, потому что тоже курит. Но исключительно очень тонкие сигареты, о которых я однажды прочитал, что для мужчины они «слишком мгновенные». Нет, там значилось «слишком манерные». Поэтому я не понимаю, почему она всегда так пристально смотрит на мое кольцо с топазом, для ее пальцев слишком массивное. Кроме того, я немного побаиваюсь, что и Человек-в-костюме еще может присоединиться к нам. Раз уж присоединилась даже госпожа Желле. Между прочим, в «Заокеанском клубе» он сидел за одним с ней столом. И то, что он тоже курит, повышает такую опасность.
Но я благодарна вам, сказала сеньора Гайлинт, за вашу помощь. Она имела в виду доктора Самира. И осторожно промокнула себе глаза шейным платком.
Я не могу скорбеть, Lastotschka. Честно говоря, не мог даже тогда, когда речь шла о мсье Байуне. Поначалу я немного ему завидовал. Что же касается последней фразы сеньоры Гайлинт, то я спрашиваю себя, как это вообще делается – что кто-то помогает другому умирать. Очевидно, доктор Самир сделал для мистера Гилберна именно это.
Через эту дверь и мы будем проходить каждое само по себе. Я постоянно слышу в себе эту фразу. И теперь вдруг оказывается, что она не верна? Это занимает меня куда больше, нежели совершенно неожиданная для меня смерть мистера Гилберна. Что я все еще продолжаю думать единственно и исключительно о себе и своем умирании. Как если бы не желал поступиться даже малейшей его частью.
Так что я все больше убеждаюсь в том, что мистер Гилберн в свои последние дни именно поэтому от меня отдалился. С сеньорой Гайлинт он мог разделить свое умирание. Ей он отдал какую-то его часть. Я же, напротив, воздвиг вокруг своего – Храм. И от высокой входной двери этого Храма ключа нет ни у кого, кроме меня. Снова и снова – только я сам.
Понимаешь, Lastivka, что я имею в виду?
Что во мне столь сияющее молчание заперто, спрятано за девятикратно надежным висячим замком. Почему, к примеру, я больше не выносил наружу маджонг, чтобы поиграть в него с кем-нибудь? Мсье Байун так делал. Он показал мне его, пригласил поиграть. Почему же и мне не пришла в голову такая мысль? Именно мистер Гилберн всегда любил игры. Он был бы идеальным партнером для маджонга. Тогда бы ему не пришлось больше довольствоваться бинго. Что для него было только паллиативом. Бинго он презирал.
Я прямо-таки прятал маджонг, как ревниво оберегаемое сокровище,
