Пантелеймон Романов - Русь (Часть 2)
- Вот уедем с Валентином на Урал, - сказал Федюков, - тогда нас никто беспокоить не будет...
- Как, и вы тоже? - спросил удивленно Митенька.
- То есть, как это "и вы тоже"? - сказал, обидевшись, Федюков. - Он определенно приг-лашал меня. И задержка была только за мной.
- Все поедем, - сказал Валентин.
Беседа затянулась надолго. Велели зажечь дорожный фонарь и, приняв свободные позы, улеглись ногами врозь, головами в кружок около расставленного на маленьком коврике ужина из покупок Федюкова.
Кучера около лошадей, присев на корточки, тоже что-то закусывали, после того как им поднесли по стакану рома. И они, сморщившись и посмотрев друг на друга по поводу крепости господского напитка, пошли, утирая рукавами рты, к своему месту.
Федюков каждый раз, когда кончали бутылку и коробку с закусками, шел нетвердой посту-пью к коляске и приносил еще одну. А потом пошел и, увидев пустой кулек, только посвистал, утерев подбородок.
- Кончили, брат... - сказал он, озадаченно посмотрев на Валентина. Как же мне теперь домой-то показаться? Ведь это неловко получилось...
- Конечно, неловко, - отвечал спокойно Валентин. - Поедем уж с нами кончать дело.
- Какое дело, когда уже скоро двенадцать ночи! - воскликнул Митенька. Что людей напрасно беспокоить? Еще прогонят.
- Я его прогоню... - отозвался молчавший до того Петруша, стараясь стоять по возмож-ности прямо, так как ему повезло на ром и теперь толкало то взад, то вперед. - Я ему растрясу карман. А то накопил - и сидит.
- Это что, глухой-то? - спросил Ларька, готовивший лошадей. - Так бы и сказали раньше, я бы в минуту доставил. А то слышу - Курдюмов. У нас его тут так никто и не зовет.
- А почему - глухой? - спросил Валентин.
- Прозвище такое... Ох, и скуп, все воров боится. Как бы еще собаками не затравил.
- Я его затравлю... - сказал опять Петруша.
- Петруша заговорил, это хорошо, - заметил Валентин.
Митенька Воейков с некоторой дрожью представил себе, как эта компания будет произво-дить операцию продажи имения, ворвавшись в чужой дом в 12 часов ночи, да еще имея в своем арьергарде Петрушу.
Но остановить их было уже невозможно.
Когда Ларька понял, к кому они едут, он действительно доставил путников в десять минут.
LX
Подъехали к темневшей в стороне от дороги мрачной усадьбе с запертыми тесовыми воро-тами. И когда весь поезд остановился у ворот и передние лошади стукнулись в них оглоблями, на дворе поднялся лай из самых разнообразных собачьих голосов.
В одном окне мелькнул робкий огонек и сейчас же опять погас. Никто не отпирал, и только собаки среди ночи заливались на все голоса.
- Должно быть, спят, не слыхать ничего, - сказал Ларька, - эти еще, домовые, разбреха-лись тут...
И он ударил сапогом в подворотню, из-под которой высовывались оскаленные морды. Лай поднялся еще громче. Одна даже завыла.
- Вот ад-то кромешный, - сказал Ларька, отойдя с кнутом от ворот и сплюнув.
- Ну, бросьте все, поедемте, - сказал Митенька.
- Нет, как же, надо добиться, - возразил Валентин.
Митрофан тоже слез и, подойдя к окну, стал стучать, потом нашел лазейку в заборе и, крикнув, что он сейчас обделает дело, скрылся. И правда, обделал дело. Минут через десять он вернулся.
- Ну, что же? - спросили у него все в один голос.
- Чумовой какой-то, - сказал неохотно Митрофан, - увидел меня, затрясся весь и заперся.
- Что бы это значило? - сказал Валентин.
- Постой, я ему покажу, как не отпирать, - проговорил Петруша. Он не спеша вылез и, подойдя к парадному, так начал молотить в дверь своими огромными кулаками, что, казалось, трясся весь дом.
- Петруша сегодня довольно хорошо работает, - заметил Валентин. - Если бы мы его не взяли, не продать бы имения.
- Кто там? - послышался испуганный мужской голос за дверью.
- Помещики, по делу, - ответил Петруша.
- По какому деду? Какие помещики? Проезжайте с богом...
- Ну, еще разговаривай! Отпирай сейчас, а то дверь высажу! - гаркнул Петруша.
- Мы очень извиняемся за беспокойство, - сказал Валентин, подходя к двери, - но у нас очень спешное дело, и только поэтому мы решились вас беспокоить.
- Да кто вы такие?
- Здесь присутствуют: Валентин Елагин, Федюков, Дмитрий Ильич Воейков и остальные.
За дверью воцарилось нерешительное молчание.
Все, столпившись около двери, ждали. Даже кучера отошли и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывали через плечи господ.
Наконец дверь открылась. Перед приехавшими показался заспанный, испуганный небритый человек в халате, со свечкой. Но едва только свет упал на лицо и на руки высунувшегося вперед Митрофана, как владелец опять метнулся от него назад, как от привидения, и захлопнул бы дверь, если бы Петруша не заступил порог ногой.
- Опять!.. Чего его расхватывает! - сказал Митрофан с недоумением.
- Мы извиняемся, что, кажется, немного побеспокоили вас, - сказал Валентин, - но дело очень спешное.
- Не надо, Валентин, брось! - говорил Митенька, дергая Валентина сзади за рукав. Но Валентин не обратил на него никакого внимания.
- А тот человек - кто? - спросил дрожащим голосом помещик и показал на Митрофана.
Митрофан даже плюнул с досады и, сказавши: "Да что я ему дался!" отошел.
Все оглянулись на Митрофана, но, так как он вышел из полосы света, то опять никто не понял, почему именно он внушает такой страх хозяину.
Наконец дрожащий и озирающийся хозяин по требованию Валентина провел посетителей в кабинет со старым ореховым столом, лежавшими на нем пожелтевшими костяными счетами и ворохом в беспорядке разбросанных бумаг. В комнате был застарелый запах непроветриваемого помещения.
Валентин сел в кресло перед письменным столом, не торопясь очистил перед собой место от бумаг, отложив их на левую сторону, и заставил сесть перепуганного хозяина с другой сторо-ны стола. А все остальные расселись кругом, точно члены какого-то дьявольского судилища.
- Деньги у вас есть... свободные? - спросил Петруша, нетвердо стоя сзади сидевшего в кресле хозяина.
- Громче говори, он плохо слышит, - сказал Валентин.
Митенька Воейков делал попытки прекратить эту историю и обращался то к одному, то к другому. Но все так серьезно вошли в его интересы, что остановить их не было возможности.
Валентин, очевидно взявший на себя задачу честно провести дело через все препятствия, положил Митеньке руку на плечо, как своему подзащитному, не дал ему говорить и сделал знак Петруше, чтобы тот помолчал. Потом, возвысив голос, дабы хозяин, отличавшийся глухотой, мог слышать, спросил его: может ли он купить землю его ближайшего приятеля, человека во всех отношениях порядочного?
- Ему это очень нужно.
- До зарезу!.. - крикнул сзади Петруша на ухо хозяину, глядя плохо слушающимися глазами в его макушку.
Глухой, почти подпрыгнув от неожиданности крика, переводил испуганные глаза с одного лица на другое, сидя среди этих людей, как пойманный купец среди разбойников, и не произно-сил ни одного слова.
- Валентин, это возмутительно! Я наконец протестую! - крикнул Митенька с таким расстроенно-беспомощным тоном, как будто он готов был расплакаться.
На него даже все оглянулись.
- Никакого мне имения продавать не нужно!
- Как не нужно? - спросил Валентин, набрав на лбу складки, и, пригнув голову, посмо-трел на Митеньку.
- Так... я уже давно раздумал продавать землю.
- Да, но на Урал с чем поедешь?
- Не поеду я никуда!..
- Это в корне меняет дело, - сказал Валентин. А Федюков прибавил:
- Тем лучше - нам свободнее.
- В таком случае вопрос получил разрешение, - сказал Валентин, отодвигая свое кресло и вставая, как встает верховный судья, когда выяснилось отсутствие состава преступления и суд прекращает свои действия по отношению к подсудимому.
Он молча и вежливо поклонился хозяину, как бы давая ему понять, что он свободен и они больше ничего не имеют ему сказать.
Когда все вышли на двор, то услышали сзади себя, как торопливо задвинулся за ними дрожащей рукой дверной засов.
Когда отъехали с версту от усадьбы, Ларька, до того молчавший, повернулся и спросил:
- Чегой-то дюже кричали? Ай ндравный оказался?
- Как же с ним тише-то говорить,- сказал Валентин, - когда он глухой.
- Нет, это только прозвище такое,- отвечал Ларька, - а слышит он еще получше нашего.
LXI
Рассвело, когда выехали на большую дорогу. Утреннее небо было чисто. Освеженная ноч-ной росой земля просыпалась, и в свежем утреннем воздухе и в гаснувших побледневших звез-дах была та тихая ясность, которую чувствуешь, когда едешь на рассвете по большой дороге.
Восток уже начинает румяниться над лесом, в лощинах стелются утренние пары; придоро-жная трава - вся седая и серебряная от росы. А далеко кругом в утреннем просторе виднеются хлебные поля, рассеянные еще сонные деревни, и только кое-где над ними поднимаются в туманной дали сизые столбы дыма из труб.
Мелькнет под горой у ключа старая покривившаяся часовенка, простучит под копытами бревенчатый мостик, медленно протянется сонная деревенская улица с журавлем над колодцем, и пойдут опять стелиться и мелькать бесконечные поля в синевато-туманном просторе.
