Все живы - Анна Морозова
На этом заканчиваю. Крепко обнимаю и надеюсь, что вы благополучны. Бабе Лиде привет огромный!
Ваш сын Сеня, боец Красной армии и лаборант Сталинградской ПЧС, у которого теперь времени на письма будет еще меньше».
«24 декабря 1942
Здравствуйте, дорогие мама и папа! Очень надеюсь, что вы здоровы и благополучны. Вот так перерыв у меня получился с письмами! Сейчас хочу вам рассказать про людей, с кем я работаю. Начальник нашей ПЧС – Геннадий Николаевич Томберг, очень умный и знающий еврей. У него немного оттопыренные уши и блестящие глаза, а нижние веки всегда опухшие. Он такой спокойный, что не прервал летучку, когда в его кабинете повыбивало стекла от взрыва. Летучка – это здесь так называют короткое заседание минут на пять – десять каждое утро. На ней уточняются задачи, можно что-то спросить, если не понял, ну, и узнать, к кому обратиться для решения вопроса. И он такой человек простой, что ли. Мы с Митькой потом кинулись подметать стекла, а он тоже сходил за мешком и сам стал убираться под своим столом. Поднял портрет, у которого стекло разбилось, повесил на место и сказал: „Ничего, товарищ Сталин, мы держимся“. У нас все очень уважают Геннадия Николаевича.
А заведует нашей лабораторией Оксана Ивановна Левшенко, пожилая женщина с добрыми глазами и круглым лицом. У нее волосы собраны в кулю. Мы с ней много времени теперь работаем вместе. Вообще работы много. У меня даже глаза слезятся, потому что много смотрю в микроскоп. Даже ночью снится, как я пытаюсь навести резкость на препарат, а стол вздрагивает от разрыва, и я придерживаю микроскоп, чтобы не соскользнул на пол. А потом стена падает, яркое солнце бьет по глазам, а я хватаю микроскоп и прячусь с ним за столом. Митьке сон рассказал, а он мне типун на язык пожелал. А я его обозвал холерным вибрионом за это.
Да, про Митьку же. Ну, Митька – это Митька. Немного раздолбай, вечно я его выручаю и выгораживаю. К микроскопам и препаратам его вообще не допускают, внимания не хватает на такую работу. Его дело – поддержка чистоты лаборантской и оборудования, и с этим делом он справляется на отлично. Наука его не интересует вообще, но нравится, чтобы всё блестело. И любит, когда его хвалят за образцовый порядок. И еще он такой веселый и озорной, что всегда повышает настроение. И не дает грустить и переживать из-за вас и Саши. Старается меня рассмешить, отвлечь от плохих мыслей.
А про остальных я как-нибудь потом напишу, если будет время.
Ваш сын Сеня, который так привык к микроскопу, что щурит левый глаз, когда хочет разглядеть что-то вдали».
(Мне Алексей Степанович посоветовал пока оставить письма Сени и заняться тетрадью его брата, немного ее повводить, а потом вернуться к письмам. Там тетрадь сложная по почерку, да еще карандаш, а Сеня пишет аккуратно. Хорошо, что у них в лаборатории есть чернила. А я всё не могу оторваться от его писем. Ну ладно, последнее, и перейду к тетради. Да и интересно, как там дальше у Александра. Мне кажется, что будет всё грустно. – Боря.)
«12 января 1943
Здравствуйте, мои дорогие мама и папа!
Поздравляю вас всех с Новым годом! Желаю, чтобы мы быстрее победили Гитлера!
Вчера Оксане Ивановне в городе сказали, что почта всё еще не ходит. Но она мне посоветовала всё равно писать, сказала, что потом письма обязательно будут доставлены. „Представляешь, они за тебя волнуются, и вдруг получат сразу несколько писем! “ – вот как она сказала. И Митьке внушение сделала, ну, да он на ее агитацию не клюнул. Я его поддразнил, что он и писать-то не умеет, наверное. А Митька даже не обиделся, только двинул мне в плечо и рассмеялся. И что с ним поделаешь? И еще заведующая сказала, что ее часть города сильно разрушена. Она теперь ночует в лаборатории. Мы делимся с ней хлебом и кашей. Мы-то с Митькой на довольствии, а они нет. Хотя довольствие наше последний месяц как-то похудело. Наверное, дальше будет только хуже. Ну, да ничего, главное, чтобы не разбомбили. Жалко будет нашей работы, если что.
А я всё думаю – где-то сейчас Саша? Его танки сейчас самая важная вещь.
На этом закончу письмо, наверное. Надеюсь, что вы все здоровы. Пожалуйста, не беспокойтесь за меня. Со мной ничего плохого не сделается, правда. Я вам еще потом напишу про нашу работу.
Ваш сын Сеня, который строит планы весной начать ловить сусликов. Интересно, они вкусные? Никогда не пробовал. Если их долго поварить, то безопасно будет, наверное. Надо спросить у Оксаны Ивановны».
(Возвращаюсь к записям Александра.)
Тетрадь 5 (4)
(Странно, эта тетрадь гораздо лучше сохранилась, чем предыдущая. Это 1942 год. – Боря.)
20 августа 1942
Долго же я ничего не записывал. Даже соображал сейчас, как буква «Д» пишется. Не было возможности? Да, чаще всего так и было. Но главная причина не в этом. Я как будто попал в кошмарный сон. Наверное, думал так: если записать хоть его кусок, то это точно всё правда. Не знаю, что я думал. Но ни разу не записывал, хотя и таскал тетрадь во внутреннем кармане комбинезона почему-то. Она и сейчас передо мной, вместе с Надиной фотокарточкой и 175 рублями. Пишу это в другой тетради, мне доктор принес. И карандаш новый дал, а то мой тупой замурзанный огрызок уже трудно держать в руке. Сказал, чтобы я писал и вспоминал, что не помню. А я всё помню, кроме того самого дня. И реакция замедленная. Контузия, сказали.
Отвык я от записей, сейчас как будто тяжелую работу делаю. Ладно, еще две строчки – и отдых. Буду смотреть на деревья за окном, чем я и занимаюсь, если не сплю.
Зачем мне доктор посоветовал писать? Зачем ему надо, чтобы я вспомнил весь этот кошмарный сон? Не понимаю.
Продолжаю, пока светло. Спал, потом лежал и думал. Сейчас много времени, чтобы думать. Раньше я всё больше спал от уколов. Да, надо всё записать. Потому что оно всплывает в памяти всё больше и больше. Смотрю на деревья, а вижу убитых в степи. Просто перед глазами встают они без предупреждения. Не встают, а лежат. Совсем мертвые, и рты у них серые. Хватит на сегодня. Завтра продолжу.
22 августа
Надо писать. Вчера они меня догнали.
