Раннее, раннее утро - Павел Вежинов
— Я не понимаю тебя! — сказала я. — По-моему, это скорее рабство.
Владо энергично замотал головой.
— Не совсем! — сказал он. — Внешнее рабство не страшно, особенно если ты его идеализируешь. Плохо, когда человек раб самого себя, раб своих инстинктов, например эгоизма, не говоря уже о благоприобретенных пороках вроде карьеризма и тому подобного.
Вряд ли он прав. То, что у тебя внутри, терпимо; плохо, когда кто-нибудь другой сядет тебе на шею. Но я не возразила Владо: терпеть не могу философствовать и обобщать.
— Слушай, — сказала я. — Как ты думаешь, Евгений был когда-нибудь влюблен в меня?
— Ну, конечно! — воскликнул он, не раздумывая.
— Он сам тебе сказал?
— Зачем ему говорить? Я не слепой.
— Вот уж не было заметно! — недовольно сказала я.
— Ну и ну — не было заметно! — с непонятной ехидцей воскликнул Владо. — Иногда он бывал просто смешон. Разве ты не помнишь, как последний раз он из-за тебя напился в стельку?
— Почему из-за меня?
— Потому что ты устраивала ему разные номера.
Я замолчала: не стоило расспрашивать его дальше. Если мать Евгения подцепит Владо, она сделает из него опасного свидетеля. До самого дома мы молчали. Придя домой, я застала наших за обедом. Отец, как всегда, даже не взглянул на меня, а мама встала и налила мне полную тарелку куриного супа. У нас очень редко готовят первое; наверное, от этого у меня хронический запор.
— Кто-нибудь приходил к нам сегодня? — внезапно спросила мама.
— Никто, — ответила я. — Откуда ты взяла?
— Так мне кажется, — сухо ответила она.
Она выразительно поглядела на отца, но тот уткнулся носом в тарелку и не обращал на нас никакого внимания.
— Ты куришь? — снова спросила она.
— Нет, — ответила я и умильным голосом добавила: — Дома, во всяком случае, не курю…
— Дело в том, что я вытряхивала пепельницу, — сказала она.
Я промолчала. И в то же время почувствовала, что петля начинает потихоньку затягиваться вокруг моей шеи.
Но прошло еще несколько дней, и ничего особенного не случилось. Я успокоилась и совсем было решила, что мой добрый ангел вылил в раковину все уготованные мне горькие чаши. Я начала регулярно ходить на лекции, и однажды Sir похвалил меня, сказав, что моя контрольная работа лучшая на курсе. Честолюбивая и завистливая Боби просто позеленела. Зато Цецка расцеловала меня на перемене и сказала, что очень, очень за меня рада. Она славная девчонка, жаль только, что мужчины вгоняют ее в такой трепет.
Как-то на троллейбусной остановке я встретила Бедо. Я притаилась, но он все же увидел меня, подбежал и сильно дернул за рукав плаща. Вид у него был свирепый.
— Я с тобой еще разделаюсь — так и знай! — пригрозил он. — Оторву голову, как цыпленку!
— Да ну? — сказала я.
Я так испугалась, что ничего умней сказать не нашлась.
— И не прикидывайся святой! — мрачно добавил он. — Я отлично знаю, чем ты занимаешься!..
Хорошо хоть, что я легко все забываю. Через несколько минут я уже шагала по бульвару, напевая под нос, а рядом щелкали о тротуар каштаны, чистые и блестящие. Совсем даже неплохо жить в этом мире, лишь бы не натыкаться на неприятности. Но беда в том, что единственный способ не иметь неприятностей — это не встречаться с людьми. Придя к такому выводу, я моментально завернула в «Телевизор». Очень захотелось посидеть где-нибудь и поболтать, но в зале не оказалось никого из знакомых. Я бы подсела даже к Евгению, но его тоже не было.
Напоследок я стала ловить себя на том, что все чаще думаю об Евгении. И чем больше думаю, тем чаще вспоминаю разные мелочи. Теперь мне уже не казалось таким невероятным, что он влюблен в меня, непонятно только было почему. Вообще нет ничего хуже, чем анализировать жизнь. Иной раз начинаешь подозревать, что подлинная жизнь совсем не такая, какой она тебе представляется. Даже лица людей становятся совсем иными. Поэтому я никогда ничего не анализирую, а живу как придется. Начни что-нибудь анализировать, и оно неизбежно рассыплется и умрет у тебя в руках. Ну, вот и я взялась обобщать, — уж не старею ли я?
Вскоре снова начались большие неприятности.
Позвонил Мечо и попросил встретиться, хотя бы ненадолго. Я ждала его на нашем обычном месте, он пришел пешком и выглядел сильно озабоченным. Он повел меня в незнакомый кабачок и притом в заднюю комнатку. Но когда мы проходили через общий зал, какие-то трое в плащах поднялись с мест и поздоровались с ним. Мне показалось, что они же глазели на нас, когда мы проезжали на машине мимо «Берлина». Мечо совсем приуныл и тяжело опустился на неуклюжий стул. Выбрит он был небрежно и показался мне немного постаревшим. Да и комнатка была отвратная — без окон, с полинявшими ковриками на стенах; пахло мастикой для полов и соломой от декоративных подушек.
— Что будешь пить? — спросил он.
Таким тоном спрашивают пьяниц. Нет, совсем не похож на себя добрый, изысканный Мечо.
— Все равно, — сказала я.
День был прохладный, и он заказал глинтвейн. Очевидно, и здесь его хорошо знали, потому что официантка чуть не бросилась ему на шею. Пока не принесли вино, он говорил о всяких пустяках, но было видно, что думает он о другом. Лишь после двух стаканов лицо его немного разгладилось.
— Что у тебя нового? — спросил он.
— Ничего.
— Будто бы ничего! — возразил он. — Я слышал, что моя бывшая супруга заходила к тебе?
— Это она тебе сказала? — удивилась я.
— Скажет она! — неприязненно возразил он. — С ней я вообще не разговариваю, а тем более теперь, когда она совсем взбесилась… Но я узнал — город не так уж велик.
— Ну да, — сказала я. — Приходила.
— Просила выступить свидетельницей?
— Что-то в этом роде.
— И ты согласилась?
— Что я — с ума сошла?
Лицо у него прояснилось.
— Правильно, моя девочка! — с живостью воскликнул он. — С какой стати нам платить так дорого за чужие глупости!
Это верно, но мне стало неприятно. Как-никак Евгений ему сын, а он говорит о нем, словно о чужом человеке. Неужели ему так безразлична судьба собственного сына? Он испытующе поглядел на меня и продолжал, будто рассуждая вслух, однако время от времени поглядывая на дверь.
— Имей в виду, что, если ты выступишь на суде, нам с тобой несдобровать.
