Соль неба - Андрей Маркович Максимов
Почему-то от этого сдержанного гнева – а она заметила его, нельзя было не заметить – Ольга почувствовала облегчение: огонь не спалил, а согрел.
Отец Тимофей медленно произносил слова, изо всех сих стараясь притушить свой гнев:
– Страсть, страсть… Вот, говорят, мол, страсть потому плохо, что она ум затмевает. Ум затемнить – дело нехитрое. Человек рад свой ум любой ерундой затмить, а потом и жить в этой темноте припеваючи. Страсть душу корежит, вот в чем дело! Душу! Душевные порывы, истинные порывы уничтожает… Когда животное начало в человеке восстает, поднимается, словно стена, – не может Господь пробиться, докричаться. Вот что страшно. Вот что.
Отец Тимофей неожиданно поднялся и, ни слова не говоря, вышел из кухни, оставив на столе недопитый чай.
Ольга еще не успела расстроиться, что огорчила священника своим вопросом, а он уже вернулся и протянул ей листочек, на котором типографским способом красивыми буквами был напечатан текст.
– Читай! – требовательно произнес отец Тимофей.
Ольга взяла листочек, начала читать.
– Вслух читай!
– «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…»
– Что это, знаешь ли? – строго спросил отец Тимофей.
– Эти слова апостола Павла всякий знает. И дочитала до конца. «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и знание упразднится».
Огонек радости зажегся в глазах священника, но тут же погас, невостребованный, и отец Тимофей снова задал тот же вопрос, по-прежнему глядя на Ольгу без доброты:
– Что это, знаешь ли?
Ольга смотрела растерянно.
– В школе, помнишь ли, было проверочное слово? Как неправильно что захочешь написать – вот тебе проверочное слово, чтобы ошибку суметь исправить. Так вот слово апостола Павла – это есть проверочное слово любви. Хочешь понять, что у тебя за любовь? Приложи к ней слово апостола – вот тебе и все. Вот проверка. А других не придумано. Нет других.
В электричке на пути в Москву Ольга в который уж раз перечитывала апостольские слова, думала о своем Мишке, вспоминала все, что у них было, и никак не могла разобраться: как эти замечательные, торжественные, великие слова приложить к их простым и обыденным отношениям.
«Любовь долготерпит, милосердствует…» Красиво, понятно, возвышенно… Но кто объяснит: милосердствует ли их с Мишкой любовь и каким образом она должна милосердствовать? И как может она долготерпеть? И кому надо милосердствовать и долготерпеть – ей или Мишке? А может, им вместе? Наверное, вместе… Но как? Как?
И тут вдруг показалось Ольге, а потом она и уверилась в этом вполне, что любовь– не просто результат отношений между двумя людьми, любовь – это такое существо, вполне себе самостоятельное. Вот встретились они с Мишкой, и появилось на свет это существо по имени Любовь. Живое, отдельное, требующее любви и внимания.
«Да, как ни странно: любовь между людьми требует любви, – думала Ольга под стук колес, который был настолько монотонен, что ей казалось, будто звук этот исчезает, растворяется, и она движется в одиночестве и тишине, сама по себе, сквозь темноту ночи и размышляет. – Все, о чем говорил апостол Павел, относится не к ней и не к нему, а к ней и к нему вместе. Относится к их Любви. И надо вместе стараться, чтобы Любовь их не гордилась, не бесчинствовала, не раздражалась… Надо ее растить, нашу Любовь, – решила Ольга и даже улыбнулась невольно естественной простоте этого решения. – Не проверять друг друга, не устраивать испытания, не оценивать, а растить, как растят дитя…»
За окном бессмысленно текла ночь.
Меж тем болезнь отца Константина таяла лениво и неохотно, словно лед в марте. Хвороба все еще пыталась холодить его душу и тело, пробовала не давать дышать или подниматься холодным колом посреди тела, но попытки эти были все беспомощней и отчаянней.
То ли Ольгино нерусское лекарство помогло, то ли другие снадобья, а, может, просто время пришло, но так ли, иначе: отец Константин выздоравливал.
Предчувствие поправки пришло, конечно, раньше самого выздоровленья. Еще холодило внутри, но уже разливалось по всему телу медленно и сладостно предощущение скорого тепла.
Одно мешало Константину радоваться: Ариадна.
Во время болезни она всегда была рядом, исполняла любое его желание, даже прихоть… И, главное, жалела его так, как Константина никто и никогда не жалел: ни родители, ни отец Петр.
Бывало, священнику явственно чудилось, что Ариадна болеет вместе с ним. Когда ему плохо – ей плохо; когда ему холодно – ее знобит; когда у него поднимается температура – у нее начинается жар…
Он поймал себя на том, что Ариадна живет как бы не вне него, а внутри. Она стала его частью. И тогда получалось ужасное, что, если бы она вдруг исчезла – он стал бы неполным.
Это было странное, новое, абсолютно незнакомое ощущение, которое по-настоящему пугало его. Ведь внутри отца Константина существовал один лишь Бог и больше не оставалось там места ни для кого. Случилось самое страшное, что могло только случиться в его жизни: он привязался к другому человеку. Более того: стал зависим от другого человека, от женщины!
Посреди ночи вскакивал отец Константин с кровати, падал на колени перед Образом Богородицы, шептал сквозь слезы: «О Пресвятая Дево, Мати Господа Вышняго, Скоропослушная Заступница всех, к Тебе с верою прибегающих! Призри с высоты небесного величия Своего на мене непотребного, припадающего к иконе Твоей, услыши скоро смиренную молитву мене, грешнаго, и принеси к Сыну Своему: умоли Его, да озарит мрачную душу мою светом Божественной благодати Своей и очистит ум мой от помыслов суетных, да успокоит страждущее мое сердце и исцелит раны его, да вразумит мя на добрые дела и укрепит работати Ему со страхом, да простит вся содеянная мною злая, да избавит вечныя муки и не лишит Небесного Своего Царствия…»
И тотчас, то ли почувствовав неладное, то ли, услышав шум, прибегала Ариадна, стучала в дверь и, не дождавшись ответа, осторожно заглядывала…
Он не видел ее, но чувствовал – чувствовал! – ее тело. И от этих неведомых ощущений становилось ему совсем дурно, и он, не вставая с колен и лишь обернувшись, кричал ей что-то громкое и злобное, и Ариадна в испуге захлопывала дверь, а он снова поворачивался к Богоматери, ища спасения.
И так из ночи в ночь повторялось, из ночи в ночь… И лишь когда выздоровление стало очевидным, Ариадна перестала врываться в его комнату на
