Соль неба - Андрей Маркович Максимов
Да! Небо всегда движется, вот в чем дело! Не сразу понял это художник, а когда осознал, не стало в жизни его большего счастья, чем передать на холсте это движение небесной жизни.
Сергей все хотел зайти к отцу Тимофею спросить: «В чем причина этого счастья? Как, чем можно объяснить, что человек, нарисовавший движущееся небо, испытывает восторг больший, чем тот, кто, к примеру, получает зарплату?»
И однажды поймал настоятеля, когда тот двигался из Храма в город по своим делам.
Отец Тимофей явно спешил.
Отвлекать – неудобно, не спросить – невозможно.
– Здравствуйте, батюшка, – со вздохом поздоровался Сергей.
Отец Тимофей остановился.
– Здравствуйте, Сергей.
Никогда не случалось такого, чтобы отца Тимофея кто-то окликнул, а он бы не остановился, сославшись на занятость, и не выслушал.
Сергей растерялся: как именно спросить? Про что?
Ну и брякнул:
– Почему небо рисовать – счастье?
Отец Тимофей улыбнулся:
– Потому что – творчество.
– А-а-а-а… – протянул Сергей. – Творчество… Понятно…
Он не понял ответа священника, но само это слово «творчество», да еще и применительно к его собственной жизни, так завораживало, что признаться в непонимании казалось невозможным.
Лицо отца Тимофея вдруг сделалось совершенно серьезным.
– Господь – Творец, – веско произнес настоятель. – Он сотворил землю, людей, Он творит нашу жизнь каждое ее мгновение. Жизнь наша – твоя, моя, всех их. – Отец Тимофей показал на забавинцев, каждый из которых печально двигался по улице, словно не рассчитывая, что в его жизни встретится что-то хорошее и интересное. – Это есть Творчество Господне, а мы либо помогаем Господу нашу жизнь творить, либо нет, либо вообще мешаем. – Старик вздохнул. – Человек, занимающийся творчеством, приближается к Творцу, приближается к Господу. А что еще может дать большую радость?
Отец Тимофей улыбнулся и пошел по своим делам. Он всегда так делал: заканчивал разговор тогда, когда сам считал, что беседа закончена.
Никогда не думал Сергей, что, рисуя картины, он приближается к Богу. Потому что пример брать – это одно. А приближаться – совсем иное, страшное и манящее одновременно.
Сергей не знал, как совладать с этим абсолютно новым ощущением, а потому решил не размышлять особо о нем, а просто знать, что оно есть, и радоваться…
И вот, узнав про болезнь отца Константина, Сергей принес свою новую картину.
Картина очень понравилась Ариадне.
– Как будто в окошко смотрю, – вздохнула она. – Словно живое у тебя все получается.
– Я тут это… – замялся Сергей. – Я чего думаю? Если картина столько счастья мне дарит, то это ж вещь не вполне обыкновенная, правильно рассуждаю? И вообще я в нее столько вложил всего… Всякого… Оно же не могло просто так исчезнуть? Вдруг поможет отцу Константину? И вообще на нее же смотреть приятно? Приятно ведь?
Ариадна кивнула.
– Ну так и вот! – обрадовался Сергей. – А когда человеку приятно делается – ему легче становится, даже когда болеет. Так ведь?
Ариадна согласилась.
И небо встало в комнате отца Константина на стул.
Картина священнику очень понравилась: она навевала легкие мысли и умиряла печаль.
В общем, лечили отца Константина всем миром.
Казалось бы, еще совсем недавно Забавино и знать не ведало ни про каких священников и вроде бы легко обходилось без Храма.
А тут вдруг люди почувствовали: нарушается порядок вещей, который быстро стал привычным и, значит, был правильным. А правильный порядок надо поддерживать, потому что, если он исчезнет, то случится неправильная жизнь.
Из Москвы неожиданно приехала Ольга – та самая, которую когда-то отец Константин не пустил в церковь.
Приехала к отцу Тимофею – и повидаться, и посоветоваться. Вообще это удивительное дело: если к священникам приходят повидаться, то уж непременно и посоветоваться.
Но, увидев белое лицо отца Константина, испуганный, словно в себя смотрящий взгляд, услышав его дрожащий, уходящий голос, – Ольга тотчас позабыла про все свои дела и начала расспрашивать Ариадну про болезнь священника.
Ариадна что-то путано объясняла.
Ольга задала несколько вопросов ей и отцу Константину, что-то записала в своем блокнотике и, так и не поговорив толком с отцом Тимофеем, умчалась.
Вернулась вечером следующего дня с лекарством. Уверяла, что продукция импортная и потому поможет непременно и обязательно.
Ариадна смотрела на пачку с иностранными буквами недоверчиво, именно импортность ее и смущала, но Ольга настаивала. И даже попросила отца Тимофея убедить Ариадну.
Настоятель многих слов на нелепую просьбу тратить не стал, бросил только:
– Пусть принимает.
К Ольге обратил слов уже гораздо больше:
– Пойдем, что ли, почаевничаем, слышу вопрос у тебя ко мне есть какой-то. Пошли говорить будем.
Вопрос был, конечно. И Ольга во время своих поездок в Забавино, потом в Москву, потом опять в Забавино, глядя в окно электрички на грязный, стремительно, словно стеснительно, – чтоб в глаза не бросаться, – проносящийся пейзаж, все думала, как этот вопрос задать, как сформулировать и понятно, и правильно. Пришла, разумеется, к тому, к чему приходит любой человек в результате мучительных размышлений над чем-либо: сказать первую фразу, а там – все предоставить Богу, то есть как пойдет.
И Ольга сказала отцу Тимофею эту первую фразу:
– Я влюбилась.
Отец Тимофей продолжал пить чай.
– Мне кажется, он тоже меня любит, – вздохнула Ольга.
Отец Тимофей улыбнулся:
– Вижу, что не за благословением пришла. А за чем – не пойму.
Ольга удивилась:
– Как не за благословением? За благословением. Конечно. И еще… Да… – Она замялась. – Но еще вопрос есть. Он… Ну, Мишка… Ну, мой… Он хороший очень. Добрый. И предложение мне сделал. И даже венчаться готов.
– Приезжай. Обвенчаю. За чем дело стало?
– Ну… В общем… Он это… Он требует секса до свадьбы. Потому что, говорит, вдруг мы друг другу физиологически не подходим? Поженимся, повенчаемся, а потом вдруг откроется, что не подходим. И что тогда? А я знаю, что секс вне брака – это грех. Грешить боюсь. И его потерять боюсь.
– Ты в Бога-то веришь? – неожиданно спросил отец Тимофей. И повторил еще: – Богу веришь ты? Доверяешь?
От растерянности Ольга прошептала:
– А как же…
– А так же! – зло припечатал отец Тимофей. – Бог вас соединял – не знал, что ли, что делает? Душами прикипели друг к другу, но теперь, видишь ли, секса им подавай – проверочку себе устроили. Мыслимое ли дело! Что проверить-то хотите? Божий промысел?
Пиписькам своим больше, чем Божьей воле, доверяете? Ишь, возомнили из себя невесть чего! Проверяльщики…
Огонь возгорался в душе отца Тимофея. Священник пытался утишить его, но огонь все рвался, рвался… И требовались огромные силы, чтобы не разрешить пламени разыграться в полную
