Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина
В апреле в природе всё перепуталось. Зачастили обильные снежные бураны. Косая пелена мокрого рыхлого снега по нескольку раз в день застилала Кадаши и кремлёвские соборы вдали, и всё за окном становилось похожим на театральную декорацию. Проводив Катерину в школу, Елизавета Ивановна вернулась в кухню, но вместо воспитательной беседы, поглядев в окно, она вздохнула и сказала:
– Ты помнишь наш спектакль «Снегурочка»? Я играла Весну, Снегурочку – Еремеева, жена Игоря Ильинского, Мизгиря – Борис Телегин… Сказочный был спектакль! А какие прелестные костюмы! Да, тогда гардероб в театре был слава тебе господи! Я выходила в фелони из тончайшей кисеи бледно-фисташкового цвета на чехле из серебряной парчи, расшитой блёстками и жемчужинками (театральными, конечно), а сверху длинный кисейный плащ с разбросанными по нему букетиками яблоневого цвета, нежно-розовыми, почти белыми, совершенно как живыми. На голове у меня был такой же венок, под ним парик, чудный, золотые локоны по плечам… В руке я держала ветку яблони в цвету… Я появлялась на фоне восходящего солнца, бога Ярилы… – Елизавета Ивановна выпрямилась, подняла высоко голову, простёрла к окну руку с десертной ложкой, которой она ела кашу, и вошла в роль:
– «В урочный час, обычной чередою являюсь я на землю берендеев.
Нерадостно и холодно встречает
Весну свою угрюмая страна.
Леса стоят безмолвны, под снегами опущены густые лапы елей,
Как старые насупленные брови… И нет тепла.
Не так меня встречают
Счастливые долины юга, там
Ковры цветов, акаций ароматы,
И тёплый пар возделанных садов…
Но я люблю полуночные страны.
Мне любо их могучую природу будить от сна и звать из недр земных
Родящую, таинственную силу, несущую беспечным берендеям
Обилье жит неприхотливых.
Любо обогревать для радостей любви…»
– Какая музыка стиха! Дивный монолог, всегда срывала аплодисменты… Гениальный, любимейший наш драматург, незабвенный Александр Николаич Островский… Тебе сегодня идти на службу?
С утра на работе телефон нарасхват. У каждого накипела своя жгучая проблема, у кого высоконаучная, у кого сугубо личная. Около полудня позвонил Степан Кузьмич:
– Любаша, знаешь, что я думаю? Зачем мне эти вещи? Продам кое-что, а кое-что в музей отдам забесплатно. Много ли мне надо? Куплю домик на родине, там природа, воздух, а тут бандиты и воры, того гляди влезут и пристукнут. Помоги мне, Люба. Пусть в музее стоят, чтобы люди смотрели и радовались. Устал я богатство сторожить…
Люба не верила своим ушам. Голос старика дрожал, он чуть не плакал:
– Портреты хочу продать, они старинные, денег много не попрошу…
Подумав, Люба посоветовала обратиться к специалистам-искусствоведам:
– К вам вряд ли поедут, но если вам помогут привезти их на экспертизу к нам в Третьяковку… Только надо созвониться с искусствоведами, договориться. Чтобы они могли атрибутировать картины – время создания, если возможно, установить имена портретистов, сохранность. Без этого невозможно оценить вещь и назначить продажную цену… Есть специальная аппаратура… У меня где-то был номер телефона такого человека, он знаток портретной живописи, может быть, сразу определит. Возьмёт небольшую комиссию…
В трубке послышались чьи-то голоса, смешки, и Степан Кузьмич каким-то незнакомым, наглым, срывающимся от злости голосом закричал:
– Искусствовед знакомый! Как же! Захапает и не вернёт! А они очень дорогие, небось давно на них нацелилась, внучка дорогая! Раскусил я тебя! Решил проверить… – старик был пьян, и он был не один.
Люба положила трубку. Теперь она окончательно решила: Расторгуево для неё больше не существует. Она даже не расстроилась. В коридоре её нагнала Галочка:
– Любочка, елочки пушистые, я и не знала, что старушка дала дуба. Наверняка старик будет распродаваться. Я слышала разговор. Если есть старинные драгоценности, ну там бронза, серебро, хрусталь, фарфор, фамильные портреты, мы со Стасиком всё сразу купим. Приедем на авто и заберём. У нас оценщик есть. Всё будет по-честному, ты меня знаешь. Подкинь старику идею… – Галочка нетерпеливо трясла Любу за плечо. – Тебе тоже перепадёт. Комиссия, так сказать. Ведь Катерине репетиторы понадобятся, чтобы в институт пройти, Эдик башли не даст, ваших с мамашей средств не хватит…
– Как Катерина говорит, отвянь! – огрызнулась Люба.
– Фу, как грубо! Ясно, лопухнулась. Я же тебе говорила… Не обломилось. Эх ты!
Люба отвернулась и быстро пошла в подвал, где надо было срочно разгребать подтопленные во время ливня книги резервно-обменного фонда.
Библиотека бурлила. Незадолго до этого прислали нового директора. Это означало, что должны быть перемены. Новая «мадам» поначалу была загадкой. Внешне она была хороша: пышная блондинка с мягкими манерами и тихим нежным голосом. На деле она оказалась жёстким администратором, при этом кандидатом наук, библиотековедом. Приблизив к управлению молодых выпускников Института культуры с библиотечным образованием, она перестала принимать во внимание профессиональные суждения и научный опыт филологов, философов, историков, социологов и прочих учёных в области гуманитарных наук, а ими библиотека традиционно славилась. Они формировали фонды, и научная общественность была, как правило, удовлетворена их деятельностью. Научные залы всегда были полны, тут готовились к сессиям студенты; школьники спецшкол в читальных залах готовились к экзаменам. Читатели со знанием иностранных языков любили читать в библиотеке или получали книги на дом в отделе абонемента. С тех пор как стало звучать слово «перестройка», валюту на приобретение книг через «Межкнигу» перестали выделять, и комплектаторы занялись дарами и скупкой книг у населения за рубли. Люди семьями уезжали за границу, предоставляя «иностранке», как в народе называли библиотеку, разбираться с их домашними библиотеками, нередко очень неплохими. Что-то шло в фонд, часть по
