Красная линия - Вера Александровна Колочкова
И она открылась. И Даша увидела их с Никитой. Застывших, испуганных, жалких. И вскрикнула отчаянно, как заяц.
Или заяц не кричит в отчаянии? А что он тогда делает? Отпрыгивает в сторону, суетится пугливо?
Даша не суетилась. Она смотрела на них во все глаза. Потом отступила на шаг, вяло махнула рукой, улыбнулась жалко. Будто хотела сказать самой себе — нет-нет, это неправда все… Это мне кажется просто. Это я сплю, наверное, и вижу кошмарный сон… И очнулась, когда Никита тихо позвал ее по имени и сказал что-то. Совсем невнятно что-то сказал.
Даша глянула на него — уже более осознанно. И даже наморщила лоб, будто пытаясь услышать. И в следующий момент опять махнула рукой, опять отступила на шаг. Потом повернулась и бросилась прочь, слегка пошатываясь. Вскоре они услышали, как хлопнула в прихожей дверь…
Никита застонал, сел на постели, закрыв лицо руками. Потом зарычал от беспомощной досады, стукнул кулаком по голому колену:
— Черт, черт… Черт! Ну, как же так-то… Как так…
— Что ты сидишь? Одевайся быстро, догони ее! — почти приказала ему Лера, натягивая платье. Руки дрожали, и она никак не могла попасть в горловину, суетилась бестолково и со стороны очень смешно выглядела, наверное.
Да что там говорить — вся ситуация со стороны выглядела смешной. Очень смешной. Для тех, кто со стороны… Но они-то с Никитой и Дашей не в той стороне, а в этой! Они все теперь в этом ужасе…
Никита быстро оделся, выскочил из квартиры, помчался вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Лера крикнула ему вслед: «Ключи возьми!» Но он не услышал. Пришлось ей самой закрыть дверь и потом стоять в прихожей своей квартиры, поглядывая в щелку открытой двери. Ждать.
Да только чего ждать? Что они вместе вернутся? Что Никита покается, что-то там объяснит, на колени бросится… А Даша все услышит, поймет и простит?
А сама-то она простила тогда Стаса? Если вспомнить, в каком состоянии сама была?
Ну да, она тогда не убегала из квартиры. Она потребовала, чтобы ушел Стас. Но Даша, видимо, иначе решила. Даша решила убежать — в ночь… Куда глаза глядят убежать.
Ей показалось, прошло очень много времени, пока она стоит у двери. Ждет. Целая вечность прошла. Наконец услышала тяжелые шаги на лестнице. Потом увидела Никиту и вышла к нему, спросила тихо:
— Где она? Ты ее нашел?
— Нет. Все дворы обошел, все улицы… Нет ее нигде. Куда она могла пойти, не знаешь?
— Не знаю…
— У нее ведь нет никаких знакомых… кроме тебя. Не к кому ей идти. Наверное, в полицию надо звонить…
Он произнес это так растерянно и так жалко взглянул, что она даже не поверила, что это и есть Никита. Тот самый Никита, в себе уверенный, сильный, слегка насмешливый, харизматичный. Куда-то вдруг испарились уверенность и сила, и от харизмы ничего не осталось. Она это вдруг очень ясно увидела…
А еще удивилась — а с ней-то, с ней что было такое? Ведь поплыла, понеслась перышком за этой харизмой, будь она неладна! А сейчас вдруг исчезла, и нет ничего… Один стыд ужасный остался. Господи, да был ли вообще мальчик-то? Может, и не было никакого мальчика?
— Даша могла такси поймать и на дачу уехать, — произнесла почти холодно, глядя на Никиту. — Вызови такси, съезди туда. Она наверняка там, я думаю.
— Но как же Даша одна поехала… За город, ночью… Ведь не могла… Мало ли что ночью с ней может случиться…
Она хотела ответить что-нибудь резкое — твоя забота о жене сейчас несвоевременна и даже звучит немного цинично. Но не стала. И без того он не в себе… Натворил дел, теперь не знает, как быть.
А она? Она знает? Она ничего разве не натворила? Разве оправдывает ее тот факт, что когда-то на месте Даши была? Ведь наоборот… Это она должна понимать, как ей сейчас больно, как невыносимо быть во всем этом!
— Нет, Никит… Сейчас лучше не езди, не надо… — произнесла тихо, опуская глаза. — Ей сейчас лучше одной побыть, правда…
— Да откуда ты знаешь, что надо, а что не надо? — резко спросил он, глянув на нее почти с ненавистью.
— Я так думаю, Никит… Впрочем, поступай, как знаешь.
Захлопнула дверь, навалилась на нее спиной и медленно сползла, глядя пустыми глазами в темноту. Сил больше не оставалось — даже до кровати дойти. Казалось, жизнь разом закончилась, иссякла, потеряла весь смысл. Наверное, так и бывает, когда человек становится сам себе противен, когда осознает всю тяжесть содеянного и не видит выхода из всего этого — уже содеянного…
И почему-то опять вспомнилась Карина. Наверное, тогда она так же вернулась домой, так же сползла по двери. Так же решила, что жизнь кончилась и потеряла весь смысл… А может, Карина надеялась на прощение. Она пришла тогда к ней за этим прощением, пыталась объяснить что-то. И ей тоже придется к Даше идти, тоже пытаться объяснить… Входить в эту жалкую виноватую роль придется. В эти жалкие потуги посыпания головы пеплом.
А как иначе? Конечно, придется… Хоть и знаешь заранее, что не будет прощения. Просто не может быть…
* * *
Спать Лера в эту ночь не ложилась — знала, что не уснет. Долго стояла под душем, потом сидела в кресле, обхватив себя руками, смотрела в одну точку. Все думалось почему-то — как хорошо, что Ксюша у Стаса ночует… Что не видит ее в таком состоянии. Иначе она бы не знала, как дочери объяснить это состояние.
Об остальном думать боялась. И странным образом ассоциировала себя нынешнюю, застывшую в кресле, с той, которая так же сидела в кресле в ту ночь… Когда увидела Стаса с Кариной. Только в ту ночь она переживала предательство близких по отношению к себе, а в нынешнюю ночь было такое чувство, будто сама себя предала. И это предательство было гораздо горше, гораздо противнее и грязнее. Ведь там, когда тебя предают, ты жертва, и какая-никакая правда на твоей стороне. А тут… А тут сидишь и сама себя презираешь, никаких оправданий себе не ищешь. И так ужасно себя чувствуешь, что начинаешь завидовать Даше.
У Даши сейчас неприятие и обида, боль и страх, растерянность. И непонимание, что делать с любовью к Никите, такой доверчивой, такой открытой. И знание, что простить его предательство невозможно. И
