Повелитель четверга. Записки эмигранта - Игорь Генрихович Шестков
Этот дом явно не старался что-то имитировать, он просто был… и как будто улыбался мне… не скрывая дружеской иронии… и я улыбнулся ему в ответ.
Рано обрадовался, конечно. Дом этот был сыром в мышеловке.
У входа стояли две девицы в черных цилиндрах и черных сетчатых чулках, соединенных резинками с черным же пояском. Больше на девицах ничего не было, если конечно не считать темнофиолетовой помады на губах и такого же цвета лака на ногтях.
Девицы подбежали ко мне, обняли, расцеловали, взяли под руки и втолкнули в дом, затем провели меня по коридору, украшенному великолепной, то и дело оживающей лепниной, и ввели в салон, роскошное помещение без окон… с плюшевыми диванами, на которых вальжно раскинулись полураздетые красотки всех рас и возрастов, с обеденными картинами на стенах и розовым фортепьяно в углу, за которым сидела макака в золотом фраке и вертела в лапах желтые очки. Потолок салона был обтянут посверкивающим голубоватым щелком. Пол – покрыт персидским ковром. Вместо люстры в середине зала висел небольшой мельничный жернов…
Никаких сомнений в предназначении всего этого у меня не возникло. Я попал в бордель! Никогда ничего подобного не видел. А в кино – видел только у Хусарика в его «Синдбаде».
Дамы недвусмысленно вызывающе смотрели на меня и посылали мне воздушные поцелуи… жестами приглашали подойти к ним и раздеться.
Я смутился… поскользнулся и упал прямо у ног хозяйки заведения, сидевшей в кресле эпохи рококо, – еврейки лет пятидесяти. Нос ее напоминал старинный духовой инструмент, а губы походили на переспелые фиги. Ее ступни смахивали на копытца… Из глаз ее вылетали зеленые искорки… а изо рта, когда она говорила, выпрыгивали маленькие лягушки.
– Вы не ушиблись, дорогой Антон? Вставайте, вставайте скорее! Садитесь рядом со мной, сюда, прошу вас. Выпейте шампанского. Я так давно вас жду! Вы не поверите, несколько столетий. А вы все не появляетесь. В ожидании вас я потеряла все мои зубы.
Еврейка открыла свой большой рот и показала голые алые десны. Потом расхохоталась, вновь открыла рот – все зубы были на месте.
– Шутка, шутка, простите, не могла удержаться. Вы такой неловкий!
– Вы меня смутили…
– Вас? Не преувеличивайте, дорогой. Вы просто себя не знаете. Вас вовсе не так легко смутить… Монсеньор доволен вашей службой.
– Прекрасно. Ну что же, я здесь, можете начинать, любезный маркиз… что у нас в программе на сегодня? Избиение младенцев? Сожжение двадцати тысяч мучеников Никомидийских? Радение хлыстов в ските под Красноярском? Или полет на Брокен?
– А что бы вы предпочли, Гарри?
– Полагаю, это вам и без меня хорошо известно.
Вечер Ли
Мама поучала меня: «Ничего никому не обещай. И вообще, засунь язык в задницу!»
Я всю жизнь нарушал эти мудрые правила. Меня ловили на слове, позорили. Вот и сейчас – черт меня дернул обещать редактору ЛЕ, что напишу про фильм и презентацию книги о Ли на проходящем в Берлине «Международном Литературном Фестивале». И не просил он меня об этом, сам напросился… А теперь, не знаю, что писать, как писать. Книгу я не читал, только авторов видел. Никакой информации, одни эмоции. Распласталась белая страница на мониторе, как простыня. И нет на ней даже пятнышка, зацепочки, чтобы прицепиться и буковками простынку прострочить.
Тишина. Только комп вентиляторами шуршит. Работает. Он работает, вентиляторами шуршит, а я… А мы… Мы живем еще. Дышим. А Ли – мертвый. И По. И Ще. И Ста. И многие, многие другие.
Началось это с подлого убийства отца Александра Меня в сентябре 90-го. Что-то в этом преступлении было особенное. Послышалась в нем загадочная нота нового времени. Фальшивая нота… Даже не нота, а скрип, хруст, стон. Решил тогда – пора, пора сматывать. Не хочу больше вариться в этом бульоне. Не хочу быть палачом, предателем или узником. Стану лучше немцем.
…
Приснился мне в ночь перед фестивальным вечером сон. Будто еду я по аэродрому. По взлетной полосе. Ночью. Полоса во все стороны разбежалась. Может, всю Землю покрыла. Дождь в воздухе висит. Лужи. Еду я или мой задрипанный лирический герой или двойник или хрен-его-знает-кто почему-то в открытом джипе. В американском. Времен войны. В компании каких-то гнусных темных типов. Кто такие? Демоны? Куда едем? Зачем? Спутники мои поют сиплыми голосами – мы едем, едем, едем, в далекие края, хорошие соседи и добрые друзья…
А мой паршивый альтер эго им подпевает.
Шутки в сторону! Я пленник и везут меня к самолету, чтобы с Родины выслать. С какой такой Родины? С той самой. А я хоть и пою, но трясусь как кролик. Неужели посадят в самолет?
Самолетов вокруг – яблоку негде упасть. Все с пропеллерами. Размером самолеты с пятитонку. Не больше. Детские как бы. И сделаны из толстой резины. Колеблются противно так… Дырки в них рваные. Из дырок марсиане смотрят. Светятся в темноте их красные глаза. Приглашают, тихо. Иди к нам! Мы тебе коржик подарим, с тыквой и яблоками, объедение!
Подъезжаем к какому-то самолету. Никак «Геркулес». Только маленький. Тоже из резины. Вылезаем из джипа. Подался я было к самолету. Остановили. Встали вокруг меня кругом. За руки взялись и прыгать начали. Вместе. И запели медленно и тяжко – прыг-скок, прыг-скок, баба села на горох… Попробовал из круга выдраться. Отпихнули грубо. Один просипел мне – прыгай! И я начал с ними прыгать.
Попрыгали, перестали. Всучили мне большой сверток, сели в джип и уехали. А я со свертком в резиновый «Геркулес» полез. Входа не было. Только какой-то лаз в хвосте. Карабкался, карабкался… Сверток впереди себя толкал. Занял место на откидном сиденье, у не застеклённого окна. Сверток на колени положил.
Марсиане дали мне коржик. С тыквой и яблоками. И вот, жую я коржик, вкусно, но тянет меня посмотреть, что там, в свертке. В окошко поглядел – вокруг нас полоса пустая. Только джип стоит невдалеке. Все демоны из него вылезли, курят, посмеиваются и в мою сторону поплевывают. Ждут чего-то. Не удержался, развернул сверток, а там голова Ли. Живая. И говорит мне голова: «Я – бомба, бомба, бросай меня скорее…»
Мне муторно, страшно. Кидаю голову в
