Игорь Свинаренко - Москва за океаном
Отец Герман заметно устал и с надеждой спрашивает меня, а не знаю ли я по-английски, на который мы и переходим к видимому его облегчению… И то сказать, русский его тяжел и искажен американским ли, западно-украинским ли акцентом, смесью ли их. А на американском отец Герман говорит чисто и прямо, не допуская никаких излишеств и отклонений от жесткой нормы, какие себе обыкновенно позволяют природные носители языка.
Конечно, ему трудно.
— Наша церковь (это он про зарубежную православную. — Прим. авт.) использует английский язык. Но вот с некоторых пор начали переходить на русский и церковнославянский, потому что русских много приезжает. Приезжают люди из православных стран.
— Почему ж они едут сюда, в глухую американскую провинцию?
— Так ведь здесь — духовный центр православия в Америке! Патриарх Алексий тут был два раза! И тыщи людей приезжали на него посмотреть, — отмечает отец Герман.
Центр же здесь оттого, что в начале века тут, в Пенсильвании, множество осело переселенцев из России и с Украины. Вместе с поляками они тут вкалывали на шахтах, после войны почти полностью закрытых. О шахтерских проблемах там напоминают не бастующие шахты, а безобидный музей антрацита. В принципе давно ведь можно было заметить, что уголь слишком дорог, чтоб его так запросто сжигать в дым! Это было очень просто сосчитать; одни это сделали вовремя, другие отмахнулись широким жестом.
Так вот теперь в этих местах стоит старейший православный монастырь Америки. Его построили еще в 1905 году. Основателем был наш патриарх Тихон. Странно сегодня думать, что тогда местность была заселена почти сплошь православными! Однако было так. Сегодня прихожан, конечно, не в пример меньше. Но пусто в храме не бывает. Службы каждый день — и утром, и вечером.
И желающие идти в монахи всегда находятся. Конечно, это почти сплошь потомки выехавших из России.
Есть семинария при монастыре, и местные там учатся, и из-за границы едут православные; бывает, даже из самой России!
То, что здешние батюшки и монахи от наших неотличимы, — странно и важно. Это помогает додуматься до такого: им все равно в какой стране жить! Ну вот в Америке они, и что? Политическими свободами они не стремятся пользоваться, светская мощь страны их не впечатляет, и долларов они не стяжают, живут в кельях, а не в заманчивой уютной одноэтажной Америке. Храм, где они проводят большую часть времени, — обыкновенный русский храм. По-английски говорить они замечательно умеют, так и что? И древнегреческий знают они с тем же успехом. Какая ж разница, где жить? Везде ж все тот же Бог. И грустно им — а нам просто забавно — смотреть на людей, которые думают, что человек сам волен решать, где у него будет больше опасностей, а где — меньше. Я помню, как меня сразила там одна теленовость про калифорнийское землетрясение. Там бабушка по-русски (за кадром синхронно и почти точно переводили) жаловалась: "Не для того же мы бежали из непредсказуемой и опасной Одессы, чтоб всю семью засыпало в обрушенном доме!" Да, впрочем, из таких наивных и доверчивых и состоит кругом народонаселение, и каждодневно находит поводы так раскрываться.
— Вот говорят, что Россия — бедная, а они вроде как умные и богатые, но это же смешно слушать! — убеждал меня один мой знакомый, светский, но весьма набожный русский, правда непутевый и запойный, с которым мы, случайно встретившись на богатой чужбине, не сговариваясь, пошли пить пиво, и сидели его пили в чистеньком уличном кафе под сандвичи. — Они тут потому еще целы и стоят, что в нашей бедной стране молятся…
Может, в тот самый момент, как мы так умно беседовали за иностранным пивом, в русском монастыре Святого Тихона в Пенсильвании тоже молились, — в тот наш легкий бездельный день…
Глава 30. Русские дачи
Пенсильванское Подмосковье влечет к себе пол-Брайтона, очень живо откликающегося на слово Pocono, с ударением на первом слоге. Потому что здесь — любимое русское дачное место для ньюйоркцев. Тут все как в средней полосе: сосны, озера, прохлада — и это выгодное отличие от Нью-Йорка, который разместился на широте Баку и запекает вялых июльских туристов в асфальтовой печке своих каменных джунглей. Эта выгодная прохлада — оттого-то тут, в отличие от русского Подмосковья, настоящие лыжные курортные горы. А от Манхэттена добираться всего-то полтора часа. Правда, большая часть дачников едет на час больше, Бруклин-то от центра города в стороне.
Самый к Москве ближний дачный, так сказать, кооператив — Eagle Lake, состоящий из трехсот пятидесяти дач. Поначалу местность производит очень, ну очень богатое впечатление: тут не фанерные избушки с шестью сотками, но участок леса, огороженный высоким забором с серьезными воротами. В них впускает охрана в форме — если у вас есть пропуск жильца, ну или на худой конец если вас позвали в гости и внесли в специальный журнал. Ладно, въехали, едем по дорожке. Тут и там — патрули на джипах, все в той же форме. Они медленно кружат по дачным дорожкам. Дальше ожидаешь увидеть спрятанные в лесу виллы наподобие тех, какие в Беверли-Хиллз, с редкими спрятанными внутри миллионерами… Ан нет! За поворотом показывается озерцо, а на берегу его припаркованы чрезвычайно скромные — по американским понятиям — трейлеры. Вокруг каждого — маленький участочек размером с пару советских клочков по шесть соток.
Тут, правда, надо иметь в виду, что трейлер трейлеру рознь. Он может быть маленький и легкий (хотя и с удобствами), чтоб таскать его туда-сюда за собой при интенсивных разъездах. А еще бывает mobile house, то есть дом с двумя или тремя спальнями, с настоящей кухней, с парой санузлов, и его в принципе хотя и перемещают с места на место, но так редко, что это является самым натуральным переездом. И жилище для этого приходится частично разбирать. А землю, на которой вполне стационарно стоял, продавать обратно (аренда менее выгодна). Так вот те трейлеры, что в дачном Поконо, представляют собой некий компромисс между описанными выше двумя крайностями. С одной стороны, конечно, да, это вагончик на колесах, и его можно катить за собой по трассе. Но, с другой стороны, спаленка там одна отдельная, а другая — как бы получердачная, в ней выше, чем на четвереньки, не встать. Да и гостиная перегораживается раздвижной стенкой надвое, повышая интимность обстановки. Удобства, само собой разумеется. И это все продается дачнику уже в меблированном виде, включая даже телевизор. Продается — за сколько? Вот это все с охраной и с мебелью, со всеми удобствами, да в горах, и с озером, и в полутора часах езды от столицы мира? С ресторанами внутри забора, с прачечной, с прудами, где специально для отдыхающих удильщиков разводят форель? С лыжным курортом в получасе автомобильной езды? С бассейном и детским садом? Скажу вам: за 36 тысяч американских долларов Северо-Американских Штатов. Разумеется, в рассрочку на двенадцать лет. С начальным взносом 20 процентов. (Честно, конечно, еще за весь это сервис тыщу в год платить все же приходится.) Бедные эмигранты, на которых это рассчитано, большего просто не осилят.
Я когда там рассматривал эти дачи — с заранее выхлопотанным пропуском, наткнулся на русских, вот на этих самых дачников. Слово за слово, ну и позвали они меня на барбекю.
— И что ж, — спрашиваю, — это такое — ваше барбекю? Уж не безалкогольный ли это шашлык?
И я, конечно, угадал. Так оно и было. Жаренное на фабричных углях мясо, но под колу. Это у них теперь называется отдыхом. Мне кусок в горло не лез, а они делали довольный вид и рассказывали, что лес вокруг настолько хорош — грибов правда нет, — что в нем не перевелись еще медведи, которые периодически вылезают из чащи.
— Вышел медвежонок, ну прям как игрушечный, и все кинулись его гладить! А тут вышла медведица… Все побежали за ружьями и даже сдуру начали палить, и убежали чудесные звери.
— Но несмотря на этих замечательных медведей, отчего ж на этой замечательной дикой природе не выпить под шашлык по не очень большой бутылочке вкусной водки? — простодушно спрашиваю я.
— Ты что! — отвечали обпившиеся кока-колы трезвые русско-американцы, бывшие москвичи. — У нас менталитет переменился. Тут ведь как — придешь с похмелья на работу, так никто не поднесет, а напротив, волком посмотрят. И будешь ты тут, брат, считаться нехорошим человеком.
С волками, что называется, жить…
И вот что самое обидное в такой жизни: что замечательная дача, лучше которой в советской жизни просто не могло — у нас — быть и которая составила бы пожизненное счастье, вдруг превращается в жестяную с пластиком дешевую коробку, как сказочная карета в тыкву. Это все как сказке, только наоборот — в сказке злой и обидной. И только я, как добрая фея, приехал и утешил ребят, и позавидовал их роскошной дачной жизни. Так ведь в жизни всегда так — пока тебе посторонние в твое счастье пальцем не ткнут, ты его сам в упор не увидишь.
