На память милой Стефе - Маша Трауб
– Так что тебя сейчас тревожит? – спросил обеспокоенно Жан. Я не ел, вспомнив Латифу, – давно не появлялся на вокзале. Надо бы дойти, проведать, как она там. Когда Латифа «удочерила» выброшенную на платформе собаку, обезвоженную, исхудавшую, она все ветеринарные службы на уши поставила. А когда нашла котенка, всего в струпьях, блохах, полуслепого, тоже решила оставить его себе. Заразилась не пойми чем, лечилась, пока котенок взрослел и превращался в здоровенного котяру, который любому за Латифу мог горло перегрызть или глаза выцарапать. Я его видел – Латифа как-то принесла на работу, посадив за пазуху. Там такие глаза сверкали и такая мощная лапа вылезла, когда я попытался его погладить… За Латифу я был спокоен, но знал, что она волнуется за своих подопечных. А я был таким же подопечным, как собака и котенок. Надо было дать ей знать, что со мной все в порядке. Я мысленно себя отругал – неужели так сложно доехать до вокзала, пятнадцать минут на автобусе? Просто дать о себе знать. Почему до сих пор не нашел на это время? Как много людей вокруг не находят пятнадцати минут на общение, на то, чтобы просто дать о себе знать, лишний раз сказать «спасибо».
– Мне срочно нужно на вокзал, – заявил я Жану и начал собирать сумку. Латифа обычно дежурила по утрам.
– Ты куда-то уезжаешь? Сейчас? Когда мне нужна твоя помощь? Ты не можешь бросить мою Лею! А как же мальчишки? – не понял Жан.
– Нет, не уезжаю. Я вдруг понял, что давно должен был сделать, просто обязан. Хочу повидать одну женщину – она полицейский на вокзале. Латифа меня откачивала, когда я только сюда приехал. Мне было тяжело справиться со стрессом, и иногда я мог упасть в обморок или накрывала паника. Кровь носом часто шла. Она обо мне очень беспокоилась, а я так ее и не поблагодарил. Жан, можно я отвезу ей грудинку или ростбиф? – попросил я.
– Конечно! И грудинку, и ростбиф! – откликнулся Жан. – Я тебе все соберу. Прости, но сейчас ты как моя Лея. Мне сколько нужно задать вопросов, чтобы ты, наконец, уже рассказал? Ты же не девочка! Саул, что происходит? Чем я могу тебе помочь?
– Я не знаю! – признался я. – Наш, то есть мой, хозяин не хочет получать отчеты, в том смысле, который имела в виду Лея. Ему не нужны перечисления, что я нашел, скупые сведения, он хочет истории из нашей жизни. И сейчас я не знаю, что ему написать. Моя ошибка. Поначалу я не понимал, как подступиться к отчетам, поэтому начал писать обо всем, что вижу и чувствую. О вас, о семье, которую неожиданно обрел. О том, как мне с вами хорошо и спокойно. И хозяину эти письма очень нравились. Как и всем вам. Те вещи, которые мы находили, догадки, которые строили, для него это была, по сути, художественная литература. Литературные заметки, очерки, зарисовки. Но сейчас у меня ничего нет. Ничего нового и интересного. Кризис жанра, ступор. А он, то есть хозяин, опять лежит в больнице. Ему нужна поддержка, пусть и в виде моих писем, дурацких, на самом деле пустых, но искренних. А я не знаю, что ему написать. Мне страшно его разочаровать. Страшно написать что-то не то и расстроить. Да, и он написал, что мечтает попробовать ваш ростбиф.
– О, какой прекрасный человек! – воскликнул Жан. – Если ему не хватает историй, я тебе расскажу! И вот что – ты должен принять католичество! Если ты ни во что не веришь, это плохо. Человек не может жить без веры. Я не хожу в церковь, но я верю! Даже стал молиться! За мою Лею каждый день молюсь. Нет, ты просто обязан принять католичество!
– Я не могу, Жан, даже ради вас не могу. Вера – это ведь внутреннее чувство или то, что идет из семьи. У меня такого никогда не было. Я вас очень всех люблю, но не требуйте от меня невозможного. Я не приму католичество и, если честно, считаю, что у вашего ребенка оба крестных должны быть из вашего круга. Постарайтесь убедить в этом Лею. А я всегда буду рядом, пока меня не выселят из квартиры. И пока смогу жить в вашем городе, – ответил я.
– Да, конечно, это правильно, – ответил Жан и начал выкладывать свой знаменитый ростбиф на салат вторым слоем, что явно не предвещало ничего хорошего. Жан всегда настаивал, что в салате должно быть четыре куска ростбифа и ни кусочком больше. А сейчас он уже восьмой выкладывал. Жан отвернулся к плите и вытер слезы. Не хотел, чтобы я видел.
– Поехали, довезу тебя до вокзала. Заодно расскажу Латифе, как приготовить мясо. У меня случайно с собой оказались несколько стейков, – объявил Жан.
Мы доехали до вокзала. Латифа прижала к своей необъятной груди сначала меня, а потом Жана. Тот чуть от страха не обмочился, когда Латифа к нему приближалась, а потом стискивала в объятиях. Любой бы перепугался, если бы к нему прижимались пистолетом, дубинкой, наручниками и, кажется, еще ножом. Жан выдал гостинцы. Латифа еще раз его обняла и пообещала, что забежит на рынок – за обрезками для ее малыша.
– Малыша? Зачем ему обрезки? Я дам вам лучшее мясо в городе! Ребенок должен хорошо питаться! – горячо заявил Жан.
– О! Я так рада, что вы присматриваете за мальчиком! – Латифа снова обняла Жана и показала на меня. – Он был совсем больной, когда только сюда приехал. А сейчас я
