Федор Сологуб - Том 2. Мелкий бес
Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толкаясь и жеманясь. Расселись кое-как.
– Кушайте, господа, – угощала Грушина. – Ешьте, дружки, набивайте брюшки по самые ушки.
– Пирог ешь, хозяйку тешь, – кричал радостно Мурин. Ему было весело смотреть на водку и думать, что он в выигрыше.
Усерднее всех угощались Володин и два молоденьких чиновника, – они выбирали кусочки получше и подороже и с жадностью пожирали икру. Грушина сказала, принужденно смеясь:
– Павел-то Васильевич пьян да призорок, через хлеб да за пирог.
Нешто она для него икру покупала! И под предлогом угостить дам она отставила от него все, что было получше. Но Володин не унывал и довольствовался тем, что осталось: он успел съесть много хорошего с самого начала, и теперъ ему было все равно.
Передонов смотрел на жующих, и ему казалось, что все смеются над ним. С чего? над чем? Он с остервенением ел все, что попадалось, ел неряшливо и жадно.
После ужина опять играли. Но скоро Передонову надоело. Он бросил карты и сказал:
– Ну вас к чорту! не везет. Надоело! Варвара, пойдем домой.
И другие гости поднялись за ним.
В передней Володин увидел, что у Передонова новая тросточка. Осклабясь, он поворачивал ее перед собою и спрашивал:
– Ардаша, отчего же тут пальчики калачиком свернуты? Что же это обозначает?
Передонов сердито взял у него из рук тросточку, приблизил ее набалдашником, с кукишем из черного дерева, к носу Володина и сказал:
– Шиш тебе с маслом. Володин сделал обиженное лицо.
– Позвольте, Ардальон Борисыч, – сказал он, – я с маслом хлебец изволю кушать, а шиша с маслам я не хочу кушать.
Передонов, не слушая его, заботливо кутал шею шарфом и застегивал пальто на все пуговицы. Рутилов говорил со смехом:
– Чего ты кутаешься, Ардальон Борисыч? Тепло.
– Здоровье всего дороже, – ответил Передонов.
На улице было тихо, – улица улеглась во мраке и тихонько похрапывала. Темно было, тоскливо и сыро. На небе бродили тяжелые тучи. Передонов ворчал:
– Напустили темени, а к чему?
Он теперь не боялся, – шел с Варварою, а не один.
Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, – невнятные, скучные, тоскливые речи.
Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, – той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только и создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал дионисических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас.
XXIII
Преполовенские взяли на себя устройство венчания. Венчаться решили в деревне, верстах в шести от города: Варваре неловко было итти под венец в городе после того как прожили столько лет, выдавая себя за родных. День, назначенный для венчания, скрыли: Преполовенские распустили слух, что венчаться будут в пятницу, а на самом деле свадьба была в среду днем. Это сделали, чтобы не наехали любопытные из города. Варвара не раз повторяла Передонову:
– Ты, Ардальон Борисыч, не проговорись, когда венец-то будет, а то еще помешают.
Деньги на расход по свадьбе Передонов выдавал неохотно, с издевательствами над Варварою. Иногда он приносил свою палку с набалдашником-кукишем и говорил Варваре:
– Поцелуй мой кукиш – дам денег, не поцелуешь – не дам.
Варвара целовала кукиш.
– Что ж такое, губы не треснут, – говорила она.
Срок свадьбы таили до самого назначенного дня даже от шаферов, чтоб не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и Володина, – оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота. Володину было лестно играть такую значительную роль при таком выдающемся событии в жизни такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало одного шафера. Он сказал:
– Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне одного мало: надо мной трудно венец держать, я – большой человек.
И Передонов пригласил вторым шафером Фаластова. Варвара ворчала:
– Куда его к чорту, два есть, чего еще?
– У него очки золотые, важнее с ним, – сказал Передонов.
Утром в день свадьбы Передонов помылся теплою водою, как всегда, чтобы не застудить себя, и затем потребовал румян, объясняя:
– Мне надо теперь каждый день подкрашиваться, а то еще подумают – дряхлый, и не назначат инспектором.
Варваре жаль было своих румян, но пришлось уступить, – и Передонов подкрасил себе щеки. Он бормотал:
«Сам Верига красится, чтобы моложе быть. Не могу же я с белыми щеками венчаться».
Затем, запершись, в спальне, он решил наметить себя, чтобы Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на разных местах намазал он чернилами букву П.
«Надо было бы наметить и Володина, да как его наметишь? Увидит, сотрет», – тоскливо думал Передонов.
Затем пришла ему в голову мысль, что не худо бы надеть корсет, а то за старика примут, если невзначай согнешься. Он потребовал от Варвары корсет. Но Варварины корсеты оказались ему тесны, ни один не сходился.
– Надо было раньше купить, – сердито ворчал он. – Ничего не подумают.
– Да кто же мужчины носят корсет? – возражала Варвара, – никто не носит.
– Верига носит, – сказал Передонов.
– Так Верига – старик, а ты Ардальон Борисыч, слава богу, мужчина в соку.
Передонов самодовольно улыбнулся, посмотрел в зеркало и сказал:
– Конечно, я еще лет полтораста проживу. Кот чихнул под кроватью. Варвара сказала, ухмыляясь:
– Вот и кот чихает, значит – верно.
Но Передонов вдруг нахмурился. Кот уже стал ему страшен, и чиханье его показалось ему злою хитростью.
«Начихает тут чего не надо», – подумал он, полез под кровать и принялся гнать кота. Кот дико мяукал, прижимался к стене и вдруг, с громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж рук у Передонова и выскочил из горницы.
– Чорт голландский! – сердито обругал его Передонов.
– Чорт и есть, – поддакивала Варвара, – совсем одичал кот, погладить не дается, ровно в него чорт вселился.
Преполовенские послали за шаферами с раннего утра. Часам к десяти все собрались у Передонова. Пришли Грушина и Софья с мужем. Подали водку и закуску. Передонов ел мало и тоскливо думал, чем бы ему отличить себя еще больше от Володина.
«Барашком завился», – злобно думал он и вдруг сообразил, что ведь и он может причесаться по-особенному. Он встал из-за стола и сказал:
– Вы тут ешьте и пейте, мне не жалко, а я пойду к парикмахеру, причешусь по-испански.
– Как же это по-испански? – спросил Рутилов.
– А вот увидишь.
Когда Передонов ушел стричься, Варвара сказала:
– Все придумки разные придумывает. Черти ему все мерещатся. Поменьше бы сивухи трескал, опитоха проклятый!
Преполовенская сказала с хитрою усмешечкою:
– Вот повенчаетесь, Ардальон Борисыч получит место и успокоится.
Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да так, чтобы самой не быть замешанною. Она под рукою шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего слесаренка, дала ему пятачок и подговорила к вечеру ждать за городом проезда новобрачных и накидать в их повозку сору да бумажек. Слесаренок радостно согласился и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему:
– А Черепнина-то выдали, как вас пороть стали.
– Дураки мы были, – сказал слесаренок, – а теперь хоть пусть повесят, все равно.
И слесаренок, в подтверждение своей клятвы, съел горсточку земли. За это Грушина прибавила ему еще три копейки.
В парикмахерской Передонов потребовал самого хозяина. Хозяин, молодой человек, окончивший недавно городское училище и почитывавший книги из земской библиотеки, кончил стричь какого-то незнакомого Передонову помещика. Скоро кончил и подошел к Передонову.
– Сперва его отпусти, – сердито сказал Передонов.
Помещик расплатился и ушел. Передонов уселся перед зеркалом.
– Мне постричься и прическу надо сделать, – сказал он. – У меня сегодня важное дело есть, совсем особенное, – так ты мне сделай прическу по-испански.
Стоявший у двери мальчик-ученик смешливо фыркнул. Хозяин строго посмотрел на него. По-испански стричь ему не приходилось, и он не знал, что это за прическа испанская, и есть ли такая прическа. Но если господин требует, то, надо полагать, он знает, чего хочет. Молодой парикмахер не пожелал обнаружить своего невежества. Он почтительно сказал:
