Игорь Свинаренко - Наши люди (Выбранные места из бесед с великими)
- Это последняя свобода, которая человеку еще осталась! - вздыхает он.
Некоторые могут подумать, что Набоков на вертолете летает кругами вокруг аэродрома. Или перемещается из пункта А в пункт Б. Куда там!..
- Я люблю на вертолете проверять снег, если собираюсь идти на лыжах. Мне вертолет доставляет на дом инструктор, он бывший французский гонщик. Я высылаю двух слуг остановить движение, даю факс жандармам, - они просили, чтоб я предупреждал, - и вертолет садится прямо на шоссе. Но вы знаете, сколько это стоит? Пятьдесят франков в минуту! - говорит он трагическим голосом.
- И что, вам это дорого?
- Всем это дорого, - отвечает он скромно и дипломатично.
Житья нету от гаишников
- Ну, вы на своих "Феррари" тут, наверное, гоняете! Разумеется, нарушаете каждые пять минут?
- Да... Единственное правило, которое я нарушаю, - это насчет ограничения скорости. И то - только на трассе, не в городе же гонять. Потом, статистика показала, что аварии, как правило, случаются не из-за превышения скорости, там другие факторы: пьянство, наркотики, неопытность. А так - я, конечно, за безопасную езду, потому что видел много горя (как будто цитата из кабацкой песни про Одессу. - Прим. авт.). Тут, в Швейцарии, надо ездить медленно, потому что дороги узкие. Я всегда сигналю перед поворотом на горной дороге кто-то, может, приезжий и не привык еще, вдруг выскочит.
- А часто вас ловят? И по многу ли берут?
- Ловят... А плачу я по 100-200 долларов. За что 200? Ехал я как-то раз на одном из моих вайперов, из Палм-Бич в Атланту. Чтоб там погрузить машину на самолет Swiss Air и привезти сюда. Я боялся опоздать и гнал - 97 миль в час вместо разрешенных 65-ти. У меня были все мои аппараты - и против радара, и против лазера, и самый драгоценный, который, если нажать кнопку определенного штата, указывает все полицейские диапазоны и пищит, когда полицейские в трех милях от тебя включают рацию. Еще у меня поляризованное стекло поверх номера так что номер не читается под тем углом, с которого его снимает при превышении автоматическая полицейская камера, - 20 градусов. Я возмущался: "Слушайте, у меня все аппараты, как же вы меня поймали?!" Оказалось, следом за мной, пристроившись сзади, чтоб я его не видел, летел аэроплан - и не включал рацию, чтоб я его не слышал. Однажды на мосту между Палм-Бич (это остров) и Вест-Палм-Бич (это суша) меня поймала полицейская, потому что я сделал редкую мальчишескую глупость: я на этом мосту обгонял Камаро. Там было ограничение 35, а я ехал 105.
- Так вы обогнали?
- Он раньше увидел полицейскую, чем я. И замедлил. Он махнул рукой в ее сторону - и я тоже увидел. И вот она меня останавливает. Очень симпатичная блондинка. Так она говорит: "Если вы обещаете, что меня покатаете на вашем автомобиле, то я вас..."
- Так и говорит - "отпущу"?
- Нет: "Оштрафую не за настоящую скорость, а только за "управление со скоростью, которая не соответствовала условиям"", то есть 30 долларов вместо 200.
- И вы ее покатали?
- Покатал. Это было очень мило.
- А после вы с ней больше не встречались?
- Нет - но, может, это будет.
А в другой раз мы на четырех красных "Феррари" ехали во Флоренцию по приглашению Феррари - на их гоночную дорожку. Я первым, за мной трое. И вот по дороге, которая идет через Алессандрию, - вы как, хорошо знаете итальянские автострады? - там очень длинный прямой кусок 20 километров, и мы жарили примерно 240 - 250. А общее ограничение - 130; не миль - километров, там километры. А тут полицейские. Они выставили palette, и я полкилометра пятился к ним. Усатый почтенный полицейский говорит нам: "Слушайте! Не надо волноваться. Мы не будем вас штрафовать. Нам просто интересно, куда вы едете и где будете состязаться. И вообще, коллеге интересно, удобно ли сидеть в вашей машине". И подходит красавица блондинка в полицейской форме, посидела, и мы поехали.
- Везет вам на красавиц блондинок, так и льнут они к вам!
- Притом что я, по правде сказать, вообще-то темненьких люблю. А самый забавный случай был в Швейцарии. Тут полиция любит использовать машины banalisee, то есть без опознавательных знаков, грязные такие, старые. Я торопился в Монтре из Лозанны и в туннеле обогнал такую полицейскую машину. Я ехал 197 в час, а в туннеле можно только 100. Так при выезде из туннеля они надели свои шапки, зажгли свои фонари... Меня остановили и повезли в gendarmerie. Я заметил, что они со страстью смотрели на мою машину... с такой завистью! И вот суд. А судья оказался любителем книг моего отца, знал, что я гонщик и гонять не перестану, - и взял штраф всего 700 франков. И даже дал мне карту всех спрятанных радаров нашего кантона. Он понял, что я никому не вредил. Здесь у меня хорошие с ними отношения, я знаю многих полицейских. Во многих странах полиция имеет квоту, сколько собирать штрафов, - чтоб себя содержать; это несправедливо.
Набоков-отец
- В некотором смысле судьба нам помогла. В мае 40-го мы должны были на последнем пароходе из Франции отправиться в Нью-Йорк. Но удалось получить каюту на предпоследнем. Наши нервные матросы в пути стреляли по китам, за отсутствием немецких подводных лодок, которые потопили тот последний пароход.
Судьба помогла отцу в некотором роде и с "Лолитой". Он ведь хотел ее сжечь! Потому что художественная цель достигнута, психологическая проблема решена, он считал, что манускрипт никому не нужен, что опубликовать это невозможно... Мать остановила его, не дала сжечь рукопись. После издатели обещали денег, если он превратит Лолиту в мальчика или, по крайней мере, если Хумберт и Лолита поженятся. Но книжка вышла без изменений, ему повезло - он получил деньги и стал независимым.
Вы знаете, какая была главная причина их переезда в Монтре? Очень трогательная: я в Милане заканчивал мое учение как оперный певец, и родители хотели быть недалеко от меня. Отец сам это сказал. Почему не в Италии? Италию он любил, но нельзя жить в Италии, если зависишь от телефона, от телеграфа, от почты, - там слишком много забастовок, слишком много затруднений политических.
Им нравилось, что Монтре - это старый уголок древней Европы. Когда-то, в начале века, мамина семья приезжала сюда на летние каникулы...
Родители жили в отеле, потому что отца вообще собственность не интересовала, - после того как в свое время он обладал безграничной собственностью.
Он много работал, он целый день - с перерывами - писал. Но никогда не забывал провести какую-то часть дня с мамой или со мной, поделиться своими впечатлениями, пошутить.
У него была собственная версия компьютера. Он боялся электричества, не любил электрических приборов - но ему нужно было как-то переставлять текст, пока он писал. Так он писал на карточках, на них были готовые блоки текста, он держал их в коробках из-под башмаков и мог переставлять вручную. Это соответствовало в некотором смысле передвижению блоков текста на экране. Картонный компьютер!
Я помню детство... Как бы отец ни был углублен в книгу, которую пишет, он находил время заниматься мной: он научил меня разным спортам, - теннису, футболу, он на плечах возил меня в море, выдумывал песенки и стишки для меня... Я - единственный человек, который имел уроки русской грамматики от Набокова. В моем раннем детстве, когда мы жили в Берлине, потом в Париже, в условиях очень неверных - неизвестно, что будет дальше, куда поедем, куда война пойдет, что будет с Европой, с Америкой - ему удалось создать куколку, как у бабочки, вокруг меня. Которая дала мне то ощущение благости и покоя и радости, какое они имели при большом богатстве в молодости - но теперь, в моем случае, уже без всякого богатства. Я не чувствовал себя бедным ребенком, у меня было множество игрушек.
Я окончил в 55-м университет Гарвард, в Америке. Потом я учился в Милане на оперного певца. Пел, пел... А в 80-м году я перестал петь и принял решение сосредоточиться на литературных делах семьи и моих собственных. Таких писателей, как Набоков, меньше, чем таких басов, как Набоков. Я работаю много, 18 часов в день. Ну, иногда час смотрю гонку или поиграю в теннис.
Из всего, что написал отец, я больше всего люблю его поздние вещи: "Ада", "Бледный огонь", "Transparent Things" и самый последний роман - "Посмотри на арлекина" (он, кстати, единственный, который подлежит конвенции об авторских правах 73-го года). "Дар" - это колоссальная вещь. Я сейчас перевожу неизданное продолжение "Дара". Отец его решил не включать в роман. Это рукопись, она хранится в библиотеке конгресса в Америке. Это колоссальный труд был - расшифровать его записи! Я мучаюсь над этим уже два года. Это будет включено в книгу о бабочках Набокова, там много про энтомологию.
Мои родители были самые разумные люди, которых я когда-либо знал. Для меня они более или менее бессмертны. И когда я должен принять какое-то решение художественное, литературное или практическое, - я чую их присутствие, я могу почувствовать, что бы они сказали.
Это очень приятное ощущение - бессмертность.
Я бы никогда не поехал в Россию, если бы чувствовал, что для них это было бы источником горя или страха.
