Игорь Свинаренко - Наши люди (Выбранные места из бесед с великими)
- Обычно судьи в Бога не верят, вы тут в явном меньшинстве.
- Не верят...
- И что, в этом - проблема?
- Нет, это не важно, у атеиста тоже есть совесть.
- Интересная точка зрения! Ну-ка, расскажите, каким же вы видите механизм совести у атеиста?
- Даже у атеиста может быть ответственность перед собой. Когда человек не хочет в своих глазах быть мерзавцем, - вот и механизм.
- Вы ведь не можете вот в этих терминах говорить со своими коллегами служение или конвейер. Вы скажете - "служение", так над вами ведь смеяться будут, а?
- Да, сейчас не всем понятно. Но пройдет время, и будет понятно.
- Вы с ними говорили в таких терминах или нет?
- Нет. С человеком надо говорить понятным ему языком.
- Кто с вами по эту сторону баррикад?
- Масса народу.
- Кто, кто это? Могут ли эти ваши люди принимать решения на высоком уровне?
- Ну это профессора, доктора, адвокаты...
- Вот там на самом верху, где вы вращались, - видели вы настоящих государственных мужей, которые все понимают и делают добрые дела хотя бы тайком, как Штирлиц?
- Что-то не припомню... Хотя... Бурбулис претендовал на такую роль! Но он и справлялся слабо, и еще оказался плохим аппаратчиком: не удержался...
Поэзия
Пашин точно не такой, как все: он не только не пьет и не боится начальников, но еще и сочиняет стихи, которые начал публиковать еще в шестнадцатилетнем возрасте в журнале "Пионер". Пару лет назад у него вышла книжечка под названием "Побег". Автор уверяет, что имел в виду не пенитенциарное, но ботаническое значение слова.
Издатели представили сборник в таких терминах: "Это философская, любовная и, так сказать, судебная лирика".
"Так он вот почему такой смелый! Потому что поэт! Он просто создает себе биографию, ему выгодно лезть на рожон!" - попрекнете вы его.
Что на это ответить? У каждого свободного человека своя причина быть свободным; несвободные тоже, наверно, имеют каждый свое оправдание.
Строки из стихов Пашина
Меня теснят под свист и гам.
Ей-богу, я не лгу,
Что знал тиски, но к жерновам
Привыкнуть не могу.
Талант есть одержимость Богом,
Когда, нездешен и колюч,
В людском сознании убогом
Распишется небесный луч.
В судебном зале та же проза:
Допросы, речи, приговор.
Дух пота и туберкулеза
Сочится сквозь стальной забор.
Россия! Плети и запреты.
Железный обруч на умы.
Страна, где лучшие поэты
Не зарекались от тюрьмы.
И мир проклятьем заклейменных,
Должно быть, с этих давних дней
Не презирает заключенных
И ненавидит их судей.
Смешной чужак в своей земле*
Сквозь строй пускаясь с путь,
Я задыхался. Но в петле
Ни спрыгнуть, ни вздохнуть!
У заплечных мастеров стать и сила вола
Нашу Родину Лубянка изнасиловала.
Не видать мне ни свободы и ни счастья,
Не раздаривать червонцы и букеты,
Потому что мои нежные запястья
Опоясали железные браслеты.
И когда на ветру поразвеется копоть
И с командою "пли!" мы исчезнем во мгле,
Старый прапорщик будет "макаровым" хлопать,
Добивая лежащих на бурой земле.
Сопровождается профессиональным - из другой профессии - примечанием: "Современная практика приведения в исполнение смертных приговоров имеет мало общего с картиной, нарисованной романтическим воображением осужденного".
Финал
- Скажите честно, вы ведь ненавидите власть, которая давит правосудие?
- За что ж ненавидеть? Тигр ест мясо - это нормально.
- Причем давит себе же, в общем, во вред и не может остановиться. Это можно сравнить с алкоголизмом, правильно?
- Правильно.
- А нет у вас чувства одиночества, что вот-де до чего ж мало нас, порядочных людей?
- Порядочных людей очень много. Очень много.
1998
???????? НАБОКОВЫ ????????
Дмитрий Набоков:
Папенькин сынок
"Рядом с автором "Лолиты" только Пушкин и Толстой"
Космополит петербургского происхождения, американский гражданин, считающий Италию родной страной, проводящий лето - на даче на Сардинии, зиму - в своем доме во Флориде, осень - в квартирке в горах над Монтре и которому все равно на каком языке говорить. Правда, ему немного досаждает бедный - против английского - выбор слов в итальянском: трудно выражать оттенки!
- Настоящей родины у меня нет, - говорит он. - Родина моя не географическая, а семейная, художественная, умственная. Я не чувствую, что нужно иметь корни, как американцы любят иметь roots. Это мне все равно. Я люблю быть на некотором расстоянии от окружающего, чувствовать себя немного иностранцем.
Это ему, надо признать, вполне удается.
Молодость гонщика
В гонщики Набокова-младшего благословил великий отец - заядлый, как известно, спортсмен. Дело было в 1936 году. Молодой отец сделал годовалому сыну расхожий мальчиковый подарок: игрушечную машинку. Это была "Рено", простенькая детская копия модели, придуманной для побивания мирового рекорда скорости. Мальчик стал играть, ему представлялось, что в кабине сидит отважный капитан Белов - персонаж одной отцовской книжки. И пошло-поехало. С того дня пролетело шестьдесят с лишним лет. Вы будете смеяться, но та машинка цела! Она имеет статус самой любимой и стоит на книжной полке в швейцарском доме Дмитрия Владимировича, занимая страшно почетное место среди множества игрушечных машинок, накопленных за долгую жизнь.
В три года Дмитрий получил еще один сильный подарок - на это раз уже не "Рено", но "Мерседес".
- Я спокойно съезжал на нем на мостовую, крутя педали, и папа за мной бежал спасать меня...
После Дмитрий купил себе аппарат посерьезней - "Триумф", привез его из Англии в Италию, попробовал выступать на гонках и, как он сам бесстрастно выражается, "увлекся этим делом". Он любит вспоминать, что был владельцем одного из первых экземпляров "Alpha ТZ" - гоночной версии "Альфа-Ромео".
За тридцать лет автогонки изменились неузнаваемо, - как, впрочем, почти все в сегодняшнем мире. Набоков вспоминает те наивные простые времена:
- Тогда не было реклам, не было наклеек, тогда человек или для фабрики гонялся, или на собственные средства. Мне удавалось даже иногда выиграть против фабричных гонщиков! Фабрика мне давала все больше и больше помощи, потому что они любили, что я выигрываю на их машинах.
Эти победы, одержанные в 60-е, подтверждаются коллекцией кубков. Они не все автомобильные, иные взяты за гонки на катерах. Интересовался он также альпинизмом и авиацией, но уж это чисто для себя, про призы там речь не шла.
Высшее гоночное достижение Набокова было таково: лучший результат в Европе по итогам года (он точно не помнит, это был 64-й или 65-й) в классе "Гранд туризмо 1600 СС".
- То есть вы были чемпионом Европы?
- Нет. Я был победителем, самым быстрым. Но эти очки мне в зачет не шли я ведь не европеец, а американский гражданин.
- Это вас огорчило?
- Нет. Я никогда на это не смотрел как на карьеру. Я никогда не стремился стать Шумахером... Это отдых. Вот как президент Ельцин, бывало, ездил рыбу ловить...
- Или как ваш президент занимался оральным сексом с Моникой Левински без отрыва от производства!
- Ну да... Он бы лучше с ней в гостиницу съездил, чем в своей конторе. Кеннеди по крайней мере имел Мэрилин Монро, а не эту...
Действительно это смахивало на хобби; Дмитрий гоняться гонялся, но уроки пения брал всерьез. И, оставаясь гонщиком, дебютировал на оперной сцене в 61-м - не с кем-нибудь, а с самим Паваротти! ("Я его нечасто вижу, но очень уважаю".) А профессиональные гонщики в опере разве поют?
В какой-то момент он решил бросить пение, поскольку сам понимал, что с вокальной техникой у него не очень. Но его итальянские друзья нашли ему хороших учителей, разумеется дорогих. Набоков продал очередную гоночную машину, на которой только что пришел вторым в Триесте, так что было все-таки жалко, - и на вырученные деньги кинулся догонять своего дружка Паваротти.
Клиническая смерть
И вот после всего, когда с профессиональными гонками, с рисковой жизнью было покончено, пара некогда сломанных в мелких столкновениях ребер забылась (а в клубных любительских гонках на рожон лезть особенно и не дают), а самым страшным производственным риском была опасность сорвать голос, - Набоков разбился. Он попал в такую автомобильную аварию, что шанс выжить у него был чрезвычайно скромный. Сорок процентов его кожи было обожжено, - и это при переломе шеи, не говоря уж про остальное.
- Колоссальная катастрофа... Вокруг меня раньше умирали люди, которые были менее обожженные, чем я тогда...
Это все случилось в конце 1980-го, когда он ехал на прием к дантисту. Вот буквально накануне вернулся из Парижа, где записывал для тамошнего радио оперу "Антоний и Клеопатра" (он там в одиночку спел все басовые роли), переночевал в привычном богатом отеле "Монтре Палас", где до конца жизни жил его отец, сел в "Феррари", которую механик накануне пригнал из Лозанны, и поехал.
