Игорь Свинаренко - Наши люди (Выбранные места из бесед с великими)
Я представляю себе, причем с необычайной, автоматической легкостью, как это видение измучивает его. Видение девочки, которая смотрит на него влюбленными глазами (какими же еще она могла смотреть на старшего брата, красота которого ей помнится и через 80 лет?), - но никогда, ни-ког-да не будет ему принадлежать? Или будет, - это я про набоковский роман "Ада", списывающий плотскую любовь брата и сестры.
И вот через 80 лет мадам Сикорская, 92-х лет, продолжает:
- Научил меня... огромному количеству вещей. Он ведь был специалист по бабочкам! И меня он научил различать бабочек. Он меня пытался научить рисовать, он сам чудно рисовал, великолепно. Его учил Добужинский! Он мог бы быть художником, если б хотел. Он познакомил меня со стихосложением - по системе Андрея Белого. Как бы вам объяснить, что это такое... Составляется схема по ударениям в стихе, понимаете, и потом это соединяется, и чем сложнее схема, тем сложнее стихотворение.
Он мне много книг подписал, и там рисунки его. Если бы я написала в Америку, что у меня есть книги с его рисунком, на первом листе, - так это же дикие деньги! Но я, конечно, этого делать не буду, это уж мой сын решит, что он будет делать с этим.
Его невеста предпочла офицера
- Как вы проводили время там, в Монтре?
- Во-первых, мы очень часто играли в scrabble, вы не знаете этой игры? По-русски она называется "Эрудит", в России есть такая игра, она несколько проще и другие правила, но идея та же. Это такие квадратные фишки с буквами, и вот вы составляете слово. Гениальная игра... Я в нее могу играть часами. Как раз завтра приходит мой партнер, один русский, который тут живет, по фамилии Трусов, он работает здесь, в международной организации по патентам, и мы с ним сражаемся. Последний раз я его обыграла, он ушел рыдая.
Ну вот. Играли, разговаривали, потом ужинали. Потом он меня провожал на вокзал, и я ехала домой.
- Ваша какая любимая книга - из его?
- "Дар"! Я считаю, что это вершина его. Я хорошо помню ту берлинскую жизнь. Эти описания, как он ходит купаться в Грюневальд. Боже, сколько я там раз бывала, в этом Грюневальде! Очень интересно, что в Берлине русская эмиграция была почти что только еврейская. В моем классе в русской гимназии нас было человек двадцать, так только трое из нас не были евреями, я и мои две подруги.
- И там, в Берлине, он ведь познакомился с будущей женой?
- Это позже, а сперва у него был роман с другой женщиной.
Ее звали Светлана Зиверт, ее семья была из балтийских немцев. Они были обручены и даже кольца носили. Но мой брат не имел никакой работы, - так, он то учил боксу, то давал уроки русского языка. Денег не было! И в конце концов родители этой его невесты решили, что она не должна выходить за него замуж. И Светлана ему отказала. Читали ли вы его стихи? Там целый цикл посвящен этому роману. Он очень переживал.
- Он разочаровался в женщинах, как это иногда бывает в молодости в таких случаях?
- Нет, разочаровался не в женщинах, а в Светлане...
Она пережила его на очень много, она умерла только в прошлом году, в апреле - в Америке. Она жила в таком русском полумонашеском доме в Нью-Йорке. Эта Светлана была на год старше меня - значит, она умерла в 92 года. Она вышла замуж за русского, из офицеров, в Берлине. Но скоро разошлась с мужем - он был ужасный человек, он бил ее. В Америку она уехала одна...
- Брат вам рассказывал про эту несчастную любовь? Вы же были страшно дружны...
- Нет. Брат никогда об этом не говорил. А стихи про это были:
Иль дула кисловатый лед,
прижав о высохшее нёбо,
в бесплотный кинуться полет
из разорвавшегося гроба?
Нет, я достойно дар приму,
великолепный и тяжелый,
всю полнозвучность ночи голой
и горя творческую тьму.
А с Верой он встретился почти сразу после разрыва со Светланой. И вот она как раз... не то чтобы воспользовалась, я не хочу этого сказать - она как раз именно попала в должную минуту, когда он оказался один. Они познакомились на балу каком-то русском, она была в маске и не сняла эту маску, несмотря на его просьбы, а потом они где-то встретились, и он как-то узнал, что это она была под маской...
Солженицына не читал,
телевизор не смотрел
- Однажды к вашему брату хотел приехать Солженицын - и не приехал. Вы помните?
- Да... Он хотел с ним встретиться как с человеком, который выказал очень большую храбрость, в этом смысле.
- А читал он книги Солженицына?
- Нет. Нет...
- Он расстроился, что Солженицын не пришел?
- Нет.
- Кого он читал из современных русских писателей?
- По-моему, никого. Он признавал только... ну вы знаете, их двое писало... похождения... Ильф и Петров! Он считал, что это замечательная книга - "12 стульев". И еще Окуджаву мой брат очень любил.
М-да, советскую литературу Набоков ужал до крайности. Поэзия - Окуджава, проза - Ильф и Петров. А больше ничего и не было. Может, точно - не было?
- А из американцев он кого уважал?
- У меня сейчас что происходит - я фамилии не помню. Такой недостаток памяти. Помню... Миллер такой... который писал довольно неприличные книги. Брат считал, что это полное ничтожество.
- А телевизор он смотрел?
- Никогда! Нет, впрочем, один раз было такое. Когда? Ну вот подумайте! Угадайте! Да. Американцы на Луне. Только для этого! Это его страшно волновало. Он считал это замечательным и невероятным. И вот тогда телевизор взяли напрокат и тут же унесли назад.
- А он не говорил патриотически, что все-таки русские первыми полетели?
- Не было такого разговора. Вообще он не интересовался событиями. Я думаю, что он никогда в кинематографе не был. Грустно - я любила музыку, а он терпеть музыку не мог. Никогда ни на один концерт не ходил.
- Да... Непросто, наверно, было с ним разговаривать - о чем? Политика, новости, музыка, ТВ-передачи, кино - это все ему неинтересно. Чтоб привлечь его внимание к массовой культуре, для этого надо по меньшей мере запустить людей на Луну. Тяжело, наверно, с ним было!
- Нет!
- Ну это вам не тяжело.
- Я не о себе. Вот один раз пришел человек, который написал "Защиту Сталинграда", - или как? Как его фамилия? Некрасов. Это была... картинка. И я приехала. Вот идет разговор... Причем я чувствовала, что брат не переносит того, что говорит Некрасов, это было ни к чему для него, понимаете? Но тем не менее мой брат был страшно, необыкновенно мил. Как всегда.
- А книги Некрасова ваш брат читал?
- Нет. Потом Некрасов написал об этом в каком-то журнале. Статья начиналась с того, что вот он собрался идти к Набокову и потому вымыл голову. Вот что он вымыл голову, это меня поразило: при чем тут голова?! И дальше он выдумывал. Будто бы мой брат сказал: "Давайте выпьем по рюмочке". Хотя водки там не было, а был чай - ну, может, еще вино.
- А что, кстати, ваш племянник Дмитрий?
- Дмитрий? У него очень красивый голос, чудный голос. Но почему-то ему не удалось пройти конкурс, чтоб петь тут, в Женеве.
Однажды Дмитрий выступал в опере, он пел в "Богеме". В Реджио Эмилья, это в Италии. Мы поехали туда с братом... Ему очень понравилось! Настолько, что это странно сказать - когда хоронили моего брата, то оркестр играл отрывки из "Богемы". Это Вера распорядилась, он ей успел сказать. Он не любил музыку - но это был сын.
(На самом деле он давно уж прислушивался к "Богеме". "Другие берега" вышли в 54-м, задолго до возвращения Набокова в Европу, лет за двадцать до того концерта! И там было признание: "Могу по бедности понять и принять цыгановатую скрипку или какой-нибудь влажный перебор арфы в "Богеме". - Прим. авт.)
- Что, и пластинок в доме не было?
- Нет, Боже сохрани.
- Ваш брат... Его радовало это богатство, которое началось после "Лолиты"?
- Нет. Он страшно удивился, когда у него купили права на фильм, по его книге "Камера обскура". Заплатили 250 тысяч долларов, ему это казалось невероятным, он никогда не видел такой суммы. Но все эти деньги не изменили его жизни, она осталась такой же, как прежде.
- Но, может, он стал себе что-нибудь позволять - шампанское, икру, казино?
- Нет. Никогда я икры не видела у него. Это было ни к чему. На обед был, ну, суп какой-нибудь. Потом второе, какое-нибудь мясо, потом фрукты или компот.
Подготовка к бессмертию
- Сколько он собирался прожить, он не говорил вам?
- Нет... Так и не выяснили, от чего он умер. Был ли это рак предстательной железы? Очевидно.
- Что же, он умер как мужчина.
- Да...
- Вы помните свою последнюю встречу с братом?
- Он тогда был уже в больнице, в Лозанне. И значит, он просил, чтоб я ему привезла томик рассказов Чехова, он обожал Чехова. Привезла, и он начал мне рассказывать какие-то странные истории - насчет санитара, который его якобы куда-то привязал. Я поняла, что он что-то не то рассказывает. Ну а потом через три дня он умер.
"Видите, как оно бывает: Чехов перед смертью просил шампанского, а Набоков - Чехова. Это благородно", - подумал я и спросил:
- Вы пишете мемуары?
- Да. Для своих внуков, по-французски. Я не дошла еще до конца. Мне так скучно это писать... Надо иметь этот дар, которого у меня нет. Я не писательница.
