Такая вот любовь - Синтия Ньюберри Мартин
Анджелина едва упомянула о сыне Люси, а он уже тут как тут. Лапает его жену.
Даже не спросив позволения.
На полпути в подвал Уилл остановился. Он не в силах смотреть на эти свои ящички. Отправился было на веранду. Но и туда ему тоже не хотелось. Поэтому он – как идиот, сказала бы Анджелина, – остался пить кофе в коридоре.
В течение следующих нескольких дней супруги существовали раздельно: Уилл бродил по дому днем, Анджелина, по-видимому, ночью, оставляя на столешнице в качестве подсказок соленые крекеры или сок. Пятница, суббота и воскресенье канули в вечность. Уилл не заходил ни в спальню за чистой одеждой, ни в ванную за зубной щеткой. Телефон не звонил. Ни разу. Даже номером не ошибались. Зачем им вообще телефон?
Сунув руки в карманы, Уилл стоял у парадной двери. Потом у задней. Он не осмеливался выйти из дома. Боялся. Чего? Что по его возвращении жены здесь уже не будет? Он ненавидел себя. И задавался вопросом, грипп ли у Анджелины, депрессия ли, принимает ли она лекарства. Он боялся войти в их спальню, сесть на их кровать, положить ладонь ей на ногу. Боялся спросить, не надо ли ей чего. Боялся подтолкнуть ее – из страха перед тем, какое направление примут ее мысли…
В понедельник утром Уилл сидел за кухонным столом с чашкой кофе и без подложки, в одежде, которую носил с пятницы. Теперь, ощутив безраздельное могущество страха, он впервые в жизни понял мать Анджелины, знавшую, что единственное место, где есть шанс обрести защиту, – это дом. Посмотрев на заднюю дверь и окна, Уилл встал. Выключил на кухне свет и опустил штору на маленьком окошечке в двери. Дважды проверил замок. Одну за другой закрыл ставни – никогда не видел их в таком положении. В столовой, попытавшись задернуть шторы, с удивлением обнаружил, что они не поддаются. Поборол желание забаррикадировать парадную дверь буфетом, а прислонился к ней, затем сполз на пол и лег, обхватив голову руками и подтянув колени к груди – так безопаснее.
Пробудившись, Уилл обнаружил, что солнце сияет уже не настолько воинственно. И все‑таки задернул шторы в кабинете, про которые забыл накануне. Помочился, выпил три стакана воды и почувствовал, что хорошо было бы заткнуть за пояс охотничий нож. С воображаемым ножом – для храбрости – и тяжелой, затуманенной головой поднялся по лестнице, тихо повернул ручку и вошел в супружескую спальню, где стоял неприятный запах, будто Анджелину стошнило. Когда глаза привыкли к темноте, Уилл подошел к кровати, где по-прежнему лежала жена, неподвижная, завернувшаяся в сбитые простыни. Следов рвоты не видно. Уилл пощупал ее лоб: липкий. Кажется, температуры нет. При его прикосновении Анджелина не шелохнулась: спит, нет – непонятно. Уилл вышел из комнаты.
На нижней ступени лестницы он почувствовал, что теряет сознание, и ухватился за перила. Пощупал себе лоб – раскаленный, как печь, – однако добрался до входной двери и снова опустился на пол, чтобы возобновить бдение у порога, сдаваясь на милость грядущей ночи и дурману сна.
Хлопнула дверца машины, и распахнувшиеся глаза Уилла ослепил яркий утренний свет. Уилл насторожился, по телу побежали мурашки. Он был весь в поту. Звонок в дверь. «Иисус, Мария и Иосиф!» Уилл схватился за сердце. Сел, спиной ощущая чье‑то присутствие. В дверь снова позвонили, и он с трудом поднялся на ноги. Пригладил пальцами волосы и посмотрел в глазок.
Проклятье! Дезинсектор. Уилл привалился к двери плечом. Но когда звонок раздался в третий раз, отпер замок и рывком распахнул дверь.
Рик сделал шаг вперед, перенес через порог канистру и вручил Уиллу пачку газет.
– Эй, приятель, я уж подумал было, что дома никого нет.
Уилл бросил газеты на пол и всем телом надвинулся на Рика.
– Ну и видок у вас, дружище, – заметил Рик.
– Вы не войдете.
Бицепсы дезинсектора играли под тканью рукавов. Подняв бровь, он уставился на Уилла.
– Сегодня вторник.
– Очень может быть, – ответил Уилл, заправляя рубашку в штаны, приосаниваясь и чувствуя себя сильнее.
– У меня график!
– Да хоть булла Папы Римского, – заявил Уилл, делая шаг вперед, – сегодня вам тут делать нечего.
– Не понимаю.
– Все просто. Это мой дом, черт побери. И вы сюда не войдете.
С этими словами Уилл вытолкнул Рика за порог и захлопнул дверь. Потом запер ее и отправился в ванную. Помочился, протер водой лицо и прополоскал горло. Он забыл, когда последний раз чистил зубы.
Затем Уилл поднялся наверх, не стараясь ступать потише. Он знал, что жена не спит – в любом случае ее разбудил бы звонок в дверь. Распахнув дверь спальни, оставил ее открытой; прошел в темноте в ванную и включил душ. Затем подошел к ванне, пустил воду и добавил немного розмаринового масла, сделавшего прозрачную воду красной. Скинул с себя всё и, оставив одежду валяться на полу, хотя стоило бы бросить ее в корзину для белья, встал под душ. Горячая вода смыла с его тела остатки пота и слабости. Он запрокинул голову и выдохнул.
Несколько минут спустя – ванна всё наполнялась – Уилл вышел из душа и вытерся полотенцем, начав с головы и уделив внимание каждой части тела вплоть до пальцев ног. Его манера вытираться бесила Анджелину. Анджелина!
Уилл проверил температуру воды в ванне, выключил горячую воду и еще на минуту оставил холодную. Выпрямился, обернул вокруг пояса полотенце и двинулся в спальню, сопротивляясь побуждению одним движением сорвать с Анджелины одеяло, будто они на Диком Западе и он пришел заявить права на свою женщину.
Уилл присел на край кровати. Плед, в который Анджелина завернулась в четверг, валялся на его стороне постели, а сама Анджелина – на краю своей, повернувшись спиной, на правом боку. Он пересел ближе и пальцами убрал с ее лица пряди волос. Эта женщина – любовь всей его жизни. Но ей нужен пустой дом, а ему – дом, в котором есть она. Не по принуждению, а по велению сердца. Но приказать ее сердцу он не в силах.
Выдвинув ящик прикроватного столика жены, Уилл стал искать ножницы, зная, что они тут. Потом поднялся и откинул одеяло с ее ног. Зажал низ пижамных штанов между лезвиями ножниц – пришлось дважды поправить тонкую желтую материю, прежде чем она поддалась. Начал резать, и каждое движение
