Полунощница - Надя Алексеева
– Долю мою выдай капустой, Илья Ильич, – произнес Егор. – Я этот кусок по уговору ждал, без марафета.
– Я спрашиваю, кто из вас врача грохнул? Соболь, ты всех держать обязался или кто? Отколоться удумал?
– Все равно обстановку не создашь теперь. – Тощий, перехватив культю ниже локтя жгутом, сделал себе укол. – Или пришьешь ее, Соболёк?
Тощий к Ёлке не притронулся, но был всех страшнее. По манере Ильи Ильича отворачиваться и смотреть вбок, поняла, что ему на нее плевать. Он был ровный, однотонный, вспомнилось, как Семен окрестил его «линялым». Урод, так и стоявший со спущенными штанами, указал на тощего: он убил.
За окном что-то лязгнуло, но никто не пошел смотреть. Ёлка, решившая, что Егор успел позвать на помощь и сейчас все кончится, обмякла, обессилела.
– Вас на зоне не то что греть не будут, вас порвут. Столько капусты не подняли из-за марафета паршивого. Да мокрое. Да баба эта, – сказал линялый.
Потом велел девку отпустить, грех на душу не брать. Говорил спокойно, как монолог в театре, а сам пока отпер ворота из сарая на воду, что-то в лодку бросил, весла вставил в уключины, сел. Дальше Ёлке не было видно.
– Упыри убогие, жирное место провалили.
Старая лодка с легким плеском заскользила по воде, зашлепали весла. Урод растерялся, замешкался, Ёлка вскочила, хотела прыгнуть в воду, нырнуть. Урод схватил ее, намотал волосы на руку, швырнул на лежанку так, что дышать стало больно. Облизывая толстые губы, снова пошел на нее.
– Убью.
Семен!
– Малой? Дай пройти, не до тебя. – Егор, матерясь, запихивал в сумку какие-то тряпки. – Куда ты лезешь-то, рука вон дрожит.
Послышался щелчок, удар. Семен свалился на пол. Мелькнула спина Егора в открытой двери. Следом просвистел выстрел, и Валентин придавил, размазал ее по лежанке.
* * *
Семен уже понял, кого они схватили. Такие черные сверкающие волосы только у Ёлки. Где теперь Егор? Да на его месте Семен задушил бы обоих голыми руками, а ведь у Соболя еще и пистолет.
Обоймы Семен вчера вытащил из отцовского рюкзака и спрятал под кроватью. Рюкзак повесил на спинку стула. Вытряс из него лесной сор, желтую хвою, в угол замел – как ни в чем. Бежать за патронами было некогда.
Откинув брезент с лодки, Семен схватил верхнего «шпица» – Васька заранее приладил новую обойму. Пять патронов, пять патронов, пять патронов. Под мерное бормотание лучше соображалось. По причалу добраться к сараю – нельзя, заметят. Семен повесил винтовку за спину, махнул в обход. Приклад шлепал по заднице, вокруг интерната трава некошеная – вроде не идешь, а плывешь. Руками загребаешь. Крапива хватала Семена за липкие подмышки, под ногами с хрустом обламывались стебли, шнурки намертво сцепило репьями.
Дальше трава редела, над поздним клевером всё еще гудели пчелы. Семен лег на живот и пополз, сжимая винтовку, сдирая кожу с локтей. Лезли всякие мысли насчет Ёлки. Он только раз ее в купальнике видел – и то рассматривать боялся. Этот толсторожий Валентин свое мужицкое дело знает.
Семен засопел, задвигался быстрее. У спуска к воде спрятался за иву, возле которой обычно отец швартовался, на полусогнутых пробрался под окно сарая, замер, приподнялся. Сегодня он уже вот так вжимался в стену. На штанах до сих пор побелка. Будь у него тогда винтовка, Цапля был бы жив. Или нет? Семен напрягся, прокручивая схему: приклад в плечо – предохранитель – мушка – спусковой крючок. Пять патронов, по две попытки на каждого. Вспомнил, что у «шпица» еще, может, патрон в патроннике. По три попытки на каждого. Задышал ровнее: вроде как экзамен разрешили пересдать.
Заглянув в пожелтевшее заляпанное стекло, Семен увидел Ёлку на лежанке. В разодранном платье, со связанными руками, расставленными коленями.
Окно заслонила чья-то спина. Семен едва не крикнул: «Ёлка!»
– Соболь, кто врача грохнул? – послышалось из сарая.
Винтовка, выскользнув из рук, стукнула в стенку.
Как Соболь? Он тут? Семен подтянулся, заглянул в сарай. Точно! Печатка на пальце блеснула возле рамы. Обзор закрыл знакомый серый пиджак. Соболь говорил с кем-то, кого не было видно. Просил отдать его долю «капусты».
Когда из сарая на воду выплыла лодка и Семен увидел в ней Илью Ильича, еще понадеялся, что и Ёлка с ним. Ведь профессор, войну прошел. Но тот налегал на весла один, оглядываясь по сторонам, пригибаясь и вихляясь. В кружке прицела он был в городском плаще и зажимал между коленями не то портфель, не то чемоданчик. Управлялся с лодкой ловко, никому после инсульта так не удастся. Мать говорила, у него рука плохо действует? Обеими руками профессор работал ровно.
Ёлка вскрикнула.
Семен вскочил, вскинул винтовку, обошел сарай, ногой пихнул дверь.
* * *
С рассвета Васька рыбачил, клев царский, прямо рука устала тащить серых сигов. Лишь разок-другой прикурить успел. Садок полный, тяжелый – в лодку его, что ли, подбросить Семену? Донести поможет, как закончим стрельбы. Васька не хотел себе признаваться, что сбежал на рыбалку по потемкам, чтобы с командиром не видеться, он и без клева сидел бы тут, не показывался. Знал, что нарушил приказ.
Но война кончилась. Схрон они вместе обнаружили, если начнет командир считаться. Вот станет Семен стрелять не хуже самого Васьки, тогда и посмотрим, чья правда. Времени, конечно, маловато до конца месяца осталось, придется поднажать. Ваське увиделась белая зима, с ледяными панцирями на камнях, со снеговой свежестью, морозным хрумканьем шагов. Приедет Семен на каникулы, пойдут на охоту. Сидел, вспоминал, как в глаза летела земля, в окопе не успевали проверить, кто ранен, убит. Гремело, трясло и в воздухе, и под ногами. То мороз пробирал, то рожу опаляло, темнота вокруг расползалась подожженной клеенкой, забивая гарью нос и глаза. Вспышки белесого света дергали нервы. Стрелял Васька на автомате: перезаряжай, цельсь, пли. Потом на него упала чернота. Разом. Не успел с командиром проститься. Смерть слишком быстро достала Ваську. В черноте тявкали и скулили волки, он стоял на коленях и просил кого-то заступиться. Волки едва не хватали за голые ноги. Икры, окровавленные, в пупырях, как у щипаного гуся, мелко тряслись.
Бояться нельзя, зверь учует.
Бежать невозможно – бросится следом.
Из волчьих пастей несло тухлятиной. Скулеж, тявканье, рык. Едкая слюна летела ему в лицо, прожигала щеки. Васька все просил, обращаясь прямо к черноте. Потом дернулся, упал, воткнулся в развороченную землю лицом. Земля прибирала его, остужая кончик носа, скулы, уши. Кости распрямлялись, придавленные тяжестью.
Заступник появился как туман. Он размывал все кругом, сбрасывал землю, сдувал, как
