Дар - Элеонора Бостан
Тогда он не думал о том, кто эти люди вокруг и как они попали в его квартиру, в сумеречной зоне свои ценности, как например прекрасная роза, выросшая вдруг на покрывале прямо возле него, он мог поклясться, что не видел ничего прекраснее. Ее лепестки были красными, как кровь, но они блестели и переливались, как будто были покрыты алмазной пылью. Он помнил, как хотел сорвать розу, но рука раз за разом проходила сквозь нее, тогда он просил обладательницу заботливых рук помочь ему, но слова почему-то превращались в кашу и теряли смысл, он сам не понимал, что говорит и одновременно точно знал, что просит сорвать розу.
Были и кошмары, какой-то черный и мохнатый карлик смотрела на него из кресла, иногда хитро подмигивал, как будто говорил: «знаешь, приятель, сейчас они уйдут, и мы классно повеселимся. Я давно уже жду». И тогда Антон пытался прогнать его, пытался сказать, что там в кресле сидит странное и страшное существо, хотел попросить не оставлять его наедине с этим карликом… А потом он проснулся от того, что карлик сидел на нем и душил, сжимая горло мохнатыми и на удивление сильными пальцами. Возможно, Антон кричал, возможно, его крики спугнули демона.
Те три дня разбились на осколки, и сложились в какой-то безумный калейдоскоп, смотреть в который Антону совсем не хотелось. На четвертый день он проснулся, когда багровый закатный свет заливал комнату, голова гудела, все мышцы болели и ныли, как будто эти три дня его кто-то безжалостно избивал, а во рту было суше, чем в пустыне. Но он был в сознании, он был собой, никаких карликов, никаких роз. Только он и реальность.
Закат пылал над городом, и Антону вдруг нестерпимо захотелось увидеть его, три дня в параллельном мире, где вещи не имели четких очертаний и форм, а реальность иногда становилась жидкой и просто стекала куда-то во тьму, заставили его почувствовать тоску по обыкновенным и привычным вещам. Он попытался сесть, но силы покинули его вместе с лихорадкой, казалось, вместо мышц остались ветхие лохмотья, отчаянно протестующие против любых нагрузок. Я останусь прикованным к постели, подумал в ужасе Антон, понимая, что это был бы логичный финал его истории, и одновременно ощущая, как к горлу подкатывает паника. Он не хотел кричать, чувствовал, что накричался за последние сутки и, возможно, для криков еще буду поводы, а в тот момент он глубоко вдохнул и начал прислушиваться к своему телу. Нет, парализованным он не был, уже хорошо. Руки и ноги слушались его, просто им не хватало сил выполнить все команды мозга.
Может, теперь всё? Эта мысль пришла помимо его воли, и отвечать на этот вопрос ему не хотелось, но… он столько вытерпел, он выбросил проклятую монету, и важнее вопроса в его жизни еще не было, он это знал. Может, это был последний шторм, жестокий и опустошающий, но последний. Может, она вложила все свои силы, чтобы отомстить, сделать гадость напоследок, а теперь всё это в прошлом, шторм ушел, и ему теперь предстоит разбирать завалы и заново отстраивать себя и свою жизнь. Это было бы самой лучшей работой, самым великим счастьем.
Он сумел сесть только с помощью Риты, говорить тоже было сложно, и на большее, чем слабый шепот он оказался неспособен, но это были связные и осмысленные слова.
– Закат, – прошептал он, протягивая тонкую бледную руку к вошедшей Рите, – я…хочу… посмотреть…
Он видел испуг на ее лице, понимал: она думает, что он снова бредит, поэтому попытался улыбнуться, и она поняла.
– Мы думали, ты не выживешь, – плакала она, осторожно усаживая его в постели, – Слава Богу, мы уже почти не ждали… мы так боялись…
Острожные всхлипы перешли в рыдания, стресс, испытанный за последние три дня требовал выхода. Услышав ее плач, в комнату ворвалась Аннета, и Антон увидел на ее лице то, что предпочел бы никогда не видеть – она думала, что он умер, она не сомневалась, что слезы подруги вызваны именно этим.
Голова кружилась, но он все равно смотрел на воспаленное и болезненно-красное солнце, и тихая, робкая радость шевелилась в его душе. Да, он слаб, да, он побывал в аду, но сейчас он здесь, в нормальном мире, где людей не душат во сне мохнатые карлики, а розы с сияющими лепестками не растут прямо из простыней. Они обнимали его, обе плакали, а Антон не сводил глаз с пылающего неба, по облакам как будто разлили огонь, и он шел из тьмы на этот огонь и, кажется, вышел.
Потом он выпил тарелку бульона, слушая жуткий рассказ о потерянных сутках. Оказывается, они вызывали скорую помощь и не раз, но приехали врачи лишь однажды, посмотрели на него, покачали головами, сказали, что до больницы уже не довезут, и отбыли. Но сделанные ими уколы помогли ему ненадолго прийти в себя, тогда он просил пить, он это помнил. Просветление длилось недолго, ему снова стало хуже, но «скорая» больше не приехала.
– Они поставили на тебе крест, суки, – прошипела Аннета, – чтоб им такое же испытать.
На том его первый день в нормальном мире закончился, он уснул и не видел никаких снов. А на следующий день они устроили большой совет.
Антон рассказал им, как избавился от монеты, но опустил подробности, почему-то он не хотел, чтобы ее местоположение знал кто-нибудь, кроме него. Он сказал, что выбросил ее, а они не спросили где и как. Вопрос о том, было ли всё, что происходит с ним от той самой монеты или нет, уже не поднимался, все приняли это как данность. И сейчас, сидя в такси и мысленно возвращаясь к тому разговору, Антон снова удивился, как покорно мозг принимает новые правила игры, даже самые дикие. Нет, сначала он возмущается, протестует, не желает сдаваться, но сдается так легко, как будто вся его броня сделана из картона. И держится за новую картину мира, как застенчивый ребенок за любимую игрушку, пока мир не решит снова отнять привычное и внедрить новое.
О новом Антон мог только мечтать,
