Любовь пахнет понедельником - Соня Субботина
Декабрь выдался морозным и очень снежным. Из сугробов можно было сделать ледяную горку, как когда-то. Залить водой, чтобы та обледенела, выбить ступеньки, построить невысокие снежные бортики. Правда, кататься с неё было бы уже некому: Ева выросла, родители постарели. В прихожей, прямо перед дверью, сидели рыжий и очень пушистый персидский кот Степан, казавшийся вечно недовольным из-за сплющенной мордахи, и маленькая розовая лысая Мармышка, которой на вид было от силы пару месяцев. Родители Евы не рассказывали, что у них в семье пополнение. Пока Степан тёрся о её ноги и мурлыкал, она узнала, что послужило причиной появления нового питомца.
– Ты последнее время какая-то грустная и редко выходишь на связь. Мы понимаем, учишься, – начала мама.
– Ну мы и подумали, что тебе нужна компания, которая заставит тебя думать о чём-то кроме учёбы, – продолжил папа.
– А Лиза, судя по всему, уже не справляется. Степан старый и сильно привязан и к нам, и к этому дому. Мне кажется, он ни за что не захочет расставаться со своими прогулками по участку. Так что знакомься, это Мармышка, она тут всего лишь пару дней, поэтому ты ещё сможешь придумать ей новое имя, – мама протянула Еве кошечку, издавшую недовольный мявк, когда её подняли с пола. – Это наш с папой подарок на Новый год.
– Мне нравится это имя. А породу вы выбирали, чтобы мне поменьше шерсти убирать? – Родители, молча улыбаясь, кивнули. Ева задумалась. Нравятся ли Мире сфинксы? А вдруг он настолько закостеневший собачник, что ненавидит всех кошек? А лысых вообще считает исчадиями ада, генетическими ошибками или уродцами, которых заводят только извращенцы. Она бы не пережила, если бы её другу не понравилась её кошечка.
Прижимая Мармышку к груди, Ева зашла в зал. На журнальном столике стояла ёлка, серебряная звезда на верхушке которой практически упиралась в потолок. Мама объяснила, что это меры безопасности из-за котов, хотя Степан был слишком старым, а Мармышка слишком маленькой, чтобы заиграться с шариками и повалить ёлку. На ёлке были голубые блестящие шары, маленькие ангелочки с серебряными нимбами и огромное количество снежинок, точнее, последних было 18 – по каждому году, который прожила Ева. Мастерить снежинку накануне Нового года было их традицией. Конечно, первые из них делали её родители сами, но Ева очень скоро принялась им помогать. Этим вечером они сделали ещё одну, чтобы повесить на самое видное место.
Каникулы Ева любила, но ей было тошно от разговоров об учёбе, особенно о биохимии, однако родители так хотели узнать, чем живет их дочь от отъезда до возвращения. Так что она рассказала о Лизе и Марке, прекрасной преподавательнице по физиологии (даже показала пару видео с выполнения лабораторных, которые её отец смотрел с интересом, в отличие от жмурящейся и фукающей мамы), Мирославе, отработках и о почти выигранной олимпиаде по анатомии. Её родители были не из тех, кто на второе место реагировал словами «можешь лучше» или «а у кого первое?», поэтому порадовались за дочь от всей души, когда увидели диплом. Они были далеки от медицины, считали выбранное их дочерью направление очень сложным, а потому радовались всем её успехам с утроенной силой. Еве пришлось признаться, что она не смогла получить зачёт по биохимии и осталась без стипендии. Она не думала, что стала разочарованием, ей просто не хотелось лишний раз вспоминать события семестра, связанные с Ильёй Александровичем. Родители пытались выяснить, что же случилось, но Ева каждый раз отвечала: «Просто кто-то козёл», – замыкалась в себе и закрывалась в маленькой комнате с двумя книжными стеллажами, креслом и окном, на подоконник которого можно было поставить чай. Эту комнату они ласково называли библиотекой. Сейчас она превратилась ещё и в подобие зимнего сада, потому что мама уже с первыми заморозками занесла туда уличные горшки. Иногда Степан просовывал свою пушистую лапу в щель неплотно закрытой двери, приоткрывал её и запускал Мармышку. Лысая кошечка любила лежать у Евы на коленях и мурчать. «Преступление и наказание» было дочитано ещё до того, как куранты пробили 12 раз. Чуткое сердце матери понимало, что дочь скрывает нечто очень серьёзное, но разговорить её никто не мог. С самого детства Ева могла в одно мгновение замкнуться в себе и уйти в мир книг, где всё было гораздо понятнее и приятнее. И никто не мог лишить её права на боваризм, пока Ева сама не разрешит. Иногда её мама слышала, как дочь плакала по ночам, а в ванную после неё нельзя было ещё долго зайти – настолько обжигали клубы пара. Нет, просто учёба не могла вызвать такой реакции, да даже после разрыва с Ильёй не было всё так печально, Ева никогда раньше полностью не уходила в свой мирок так надолго. Но женщина понимала, что и в тот раз знала не всё. Так что в этом доме из-за Ильи Александровича два сердца страдали от жгучей, раздирающей боли.
В последний день уходящего года Ева стояла перед зеркалом в ванной в нежно-голубом платье, усыпанном серебристыми блёстками. Всю нужную косметику она привезла из города, ведь свой макияж придумала ещё пару месяцев назад. Белой подводкой нарисовала небольшие снежинки во внешних уголках глаз. В серединку каждой снежинки добавила по стразику. Макияж был готов, но она зачем-то открыла ещё одну палетку, купленную с первой стипендии, и увидела те самые блёстки, серебристые, с голубым отливом. Они бы отлично дополнили образ, но именно их не обошёл своим вниманием Илья Александрович в тот день, когда она искала встречи с Мирославом, но попала в поле зрения своего преподавателя. С того самого момента Ева ни разу не красилась, поэтому сейчас впала в ступор и, как загипнотизированная, смотрела на круглый отсек, заполненный глиттером, пока не заболели глаза. Ева зажмурилась изо всех сил. В голове промелькнула идея. Она взяла первое, что подвернулось под руку, какой-то мамин инструмент для маникюра, название которого она не знала. Часть, которой отодвигают кутикулу, походила на маленькую лопаточку. Ева принялась выковыривать ею блёстки и вытирать их о туалетную бумагу. Она успокоилась только тогда, когда отсек был вычищен до блеска, а тени серо-голубыми пятнами были размазаны по туалетной бумаге и валялись в мусорной корзине. Они уже не выглядели так привлекательно. Задышалось легче.
На кухне она смогла забыться, пока готовила с родителями.
