Избранное - Андрей Гуляшки
Но Вай был сильный человек: он щадил свою гордость потому, что убил льва. А тот, кто убил льва, никогда не примет милостыни. У Вая было суровое лицо, но сердце доброе. Он не хотел нас обременять, потому что знал нашу бедность. Вот почему он ушел в джунгли — чтобы снять с нас заботу о себе, не оскорблять наши души немощью своего тела. Он был сильный человек. Только сильные из сильных умеют смеяться, когда их постигает большое несчастье, такое несчастье, которое уносит человека из жизни…
Начало смеркаться. Розовость растворилась в синеве коротких сумерек: ночь разливается над землей быстро и неожиданно, как воды Нигера в пору больших ливней.
Нуну Нхвама поднялся и приложил руку мне ко лбу, словно хотел проверить, не сжигает ли меня уже пламя тропической лихорадки. Но я знал, что мой лоб холоден, как холодны руки, ноги и губы. А прикосновение старческой руки перенесло меня назад, в безжизненный мир воспоминаний и теней. И почему-то опять мой мозг пронизала та мысль: все же может случиться, что о н а не доделает своего дела д о к о н ц а?.. Что-то во мне бунтовало против прикосновения старческой руки, уже пахнущей тленом.
— Оставь меня, Нуну Нхвама, — сказал я.
— Надо разогреть тебе кровь, — сказал задумчиво Нуну Нхвама. Меня он словно бы и не слышал. — Надо непременно разогреть тебе кровь, — повторил он.
Здесь, между джунглями и саванной, слова старейшины имеют силу закона. Когда Нуну Нхвама приказал развести на площади большой праздничный костер, никто из туарегов не возражал — каждый с усердием нес сучья и поленья, потому что знал, что над раскаленными углями будут изжарены на вертелах вкусные жирные бараны, что Сильвестра и ее подружки будут разносить в тыквенных сосудах густое питье, от которого искры летят из глаз.
Пир на площади продолжался до полуночи. Когда бараны были съедены, кости обглоданы и напиток выпит, Нуну Нхвама позвал мастеров тамтама. Шестеро музыкантов расселись полукругом у костра со своими конусовидными инструментами, и старейшина кивнул головой. Палочки ударили по натянутой коже, звуки посыпались дождем, закрутились вихрем, и тогда первобытные джунгли и саванны, тысячелетия и божественный Нигер подхватили нас и мгновенно оторвали от земли. Тамтам… Он напоминает о прародине человека, о глуби веков, о стихии вечного движения, он причастен первичному и вечному в жизни — зову крови, быть может…
Начались танцы. Высокие и стройные мужчины разыгрывают охоту, но не обычную — охоту опасную, царственную игру со смертью, преследование льва. Нуну Нхвама поднимается и торжественно указывает на меня пальцем. Палец его в бараньем жиру — он блестит в свете огня, как оскаленный зуб старого зверя. Луи-Филипп ударяет себя кулаком в грудь и издает во всю силу легких боевой клич туарегов. Сотни глоток подхватывают этот клич, и черная ночь, пронзенная крупными желтыми звездами, пляшет над глухими чащами и степью, а пламя костра лижет ее колени. Это чествуют меня — горячо, торжественно, и я встаю. В эту минуту Нуну Нхвама забыл, что он правоверный мусульманин, он изламывает самым невероятным образом свое длинное высохшее тело, машет руками, словно его осаждают тысячи призраков, шепчет заклинания и выкатывает на меня глаза. Он призывает добрых духов своих дедов, просит их взять меня под свое покровительство, обессилить яд, проникший в мои жилы, подарить мне долгую-долгую жизнь. И пока он призывает духов, тамтамы ведут таинственный разговор с желтыми звездами над нашими головами, с соседними галактиками, со всей вселенной.
Закончились чествование, моления о моем долголетии, и опять продолжились танцы. Но темные и мудрые глаза Нуну Нхвамы словно все еще недовольны тем, что было для меня сделано. Он позвал Сильвестру и шепнул ей что-то на ухо, а она с видом заговорщицы шепнула что-то на ухо музыкантам.
— Теперь ты увидишь танец проса с ветрами, — сказал Нуну Нхвама с загадочной улыбкой. — Наши девушки танцуют его раз в год, в ночь на праздник плодородия. В эту ночь совершаются помолвки, а свадьбы играют в начале сезона дождей. Но чтобы развеселилась твоя душа, я велел самым красивым девушкам танцевать этот танец сегодня для тебя.
Тамтамы забили напевно и призывно. То было зов крови. Влажный юго-западный ветер, рожденный в далях невидимого океана, летел к нам. Я слышал тамтамы и ощущал живительное дыхание приближающихся ветров. И снова промелькнула т а мысль у меня в голове, но я не обратил на нее внимания, я уже к ней привык. К костру вышли, танцуя, девять девушек. Их вела Сильвестра. Вместо цветных набедренных повязок на них были короткие юбочки из пучков страусовых перьев.
Музыканты усиливали ритм, били по натянутой коже все быстрей, все бешеней, каждая девушка закружилась в безумном вихре, страусовые перья взлетали, словно маленькие зовущие крылья…
Сейчас глубокая ночь. Я лежу в своем гамаке, но еще чувствую обжигающее дыхание Сильвестры на своих губах, влажную прохладу ее тела.
Жареные бараны, густой напиток, танец проса с ветрами — все то, что благословил Нуну Нхвама, и огромные костры, которые зажглись тут и там между хижинами, погасили желтые звезды и оттеснили темноту к самым дальним окраинам деревни. Тамтам завладел миром, отодвинул время на тысячелетия назад.
В РОДНОМ КРАЮ
3 июня, вскоре после полуночи
Этой веселой ночью я обязан Нуну Нхваме. В молодости Нуну Нхвама убивал и львов, и леопардов, и пантер, и великое множество всякого рогатого зверья; раскроил своей палкой голову одному белому господину, который был лютее пятнистого леопарда и похотливей косматой гориллы джунглей. Нуну Нхвама был сильным человеком и великим охотником. И теперь, в свои восемьдесят лет, он мог пальцем продавить череп заколотого барана и высосать его мозг до капли; взглядом заставить своих туарегов попрятаться в хижинах, как прячутся куду, когда навстречу им внезапно выскочит гривастый царь зверей; мановением руки изменить обычаи, установленные испокон веков, — устроить, например, праздник плодородия не вовремя, между сушью и дождями. Таким сильным человеком был Нуну Нхвама.
