Избранное - Андрей Гуляшки
И деревня туарегов с ее островерхими хижинами, молчаливыми, безлюдными дворами, притихшими садами тоже оживает в этой предвечерней прохладной розовости. Галдеж, какой у нас можно услышать разве только на самых бойких ярмарках, стоит во дворах, выплескивается на улицу, несется к небу. Жители вернулись с полей, с огородов. И рис, и просо, и овощи общие, всей деревни, и каждый рот получает свою долю риса, проса и овощей. Каждый посильно копался в земле, и все имеют право утолить голод, хотя и не все одинаково жадны на еду. «Лучше пусть у кого-нибудь останется, чем кому-то не хватит, — говорит старейшина. — Когда рис остается, люди не тужат, а когда его не хватает, у них пропадает охота смеяться». В этих краях мерило благополучия в хозяйстве — смех. А поскольку детей не числят в «ртах», деревня дает каждой матери еще и свой, отдельный участок земли. Она сама засевает его просом и рисом и обрабатывает, чтобы ее дети были сыты и беззаботно смеялись, не отрывая ничего от доли своих родителей, от смеха своих отцов и матерей.
— А ленивцы, — спросил я однажды Нуну Нхваму, старейшину деревни, — дармоеды, обманщики?
Он погладил свою длинную седую бороду, посмотрел на меня снисходительно и добродушно рассмеялся.
— Человек поддается лени, когда обрастает жиром, а жир на теле появляется от безделья. Разве не так? Поэтому мы заботимся о том, чтобы наши люди были заняты работой. Но бывают дни, когда у них нету дела. Тогда мы посылаем их на участки матерей — в помощь. Или идем всей деревней с тамтамами впереди на государственные поля. Работаем, чтобы у наших солдат было больше еды, а в государственных амбарах больше зерна. Это веселая работа, мы ее очень любим. В государственных хозяйствах есть машины — наши люди на них помешаны. Они готовы идти без отдыха целых полдня, чтобы на них посмотреть. А иногда мы охотимся. Собираются молодые мужчины, устраивают облаву, а вечером женщины жарят на раскаленных углях лопатки куду и бейзы. Если охотники убьют опасного хищника, разводим большой огонь на площади и празднуем. Девушки и юноши танцуют, а старики сидят вокруг огня, курят трубки и обдумывают дела на завтра. Времени для лени нет, как видишь, разжиревших от безделья среди нас редко встретишь. Но если все же найдется ленивец, не больной, а притворщик, — с таким человеком мы поступаем так же, как поступаем с замужней женщиной, о которой прознаем, что она тайно ходит к другим мужчинам. Такую женщину мы прогоняем из деревни. Мы даем ей на дорогу мешочек риса — пускай ищет счастья в городах или в портах по Нигеру! А тому лентяю, который хитрил, мы не даем на дорогу ни одного зернышка риса. Мы прогоняем его в джунгли или в саванну, такой человек не нужен людям. Ну а если через несколько дней он вернется живой, то уже без своей лени. И начнет работать наравне со всеми, потому что видел своими глазами, слышал своими ушами закон джунглей, порядки саванн. А мы, старики, когда убедимся, что он набрался ума, забываем все, что было раньше. Даем ему место у огня, чтобы он курил и ел праздничного барана наравне со всеми.
Сана очищала рис во дворе, высоко и ловко вскидывая длинный, в ее рост, гладко обточенный деревянный пест с закругленным концом. Сколько раз падал пест в глубокую ступу с рисом, столько раз она, охваченная бурным экстазом, резко вскрикивала, как цапля. При этом она ритмично покачивала телом, дергала плечами, трясла головой. Тот же обряд совершался таким же образом и в других дворах — и рядом и напротив, по всей деревне разносились ритуальные восклицания и песни. Но и Сильвестра, грациозная Сильвестра, не отставала от матери; очищая лук и разрезая огурцы огромным ножом, которым впору было колоть свиней, она прыгала с ноги на ногу, изгибалась и пела звонкую песенку, такую веселую, что сама закатывалась неудержимым смехом. Такие Сильвестры были почти во всех дворах, и вместе с криками цапель к небесам фейерверками летели ликующие трели девушек. Этому хору вторили басистые покрикивания мужчин, разводивших семейные костры, мычание волов в общем деревенском хлеву, блеяние овец. Примитивное счастье этих людей согревало душу, как огонь, разведенный на поляне, издревле согревает руки иззябшего бродячего охотника.
Мы с Луи-Филиппом покуривали и болтали о том о сем. Он украдкой посматривал на меня с тревогой, и я знал, что сердце его сжимается от боли. Сколько дней он мне отводил еще? И чувствовал ли себя виноватым в моем несчастье?
Немного погодя он куда-то исчез, и я подошел к Сильвестре.
— Ты сильно исхудал, — сказала она, оглядев меня критически.
— Теперь я гожусь разве только для псов.
— Ты победил льва, — улыбнулась Сильвестра. — Все победители красивые.
— Даже когда тощают, как степные гиены?
— Всегда красивые.
— А ты вышла бы за меня замуж?
Зубы ее блеснули — она улыбнулась.
— Нехорошо так шутить, — сказала
